Здравствуй, дорогой Бог!
"Оскар и Розовая дама" Э.Э.Шмитта. Театр имени Ленсоветa
Этот спектакль в Москве ждали с нетерпением, зная о его шумном успехе в Санкт-Петербурге в дни юбилейных торжеств Алисы Фрейндлих. Он стал одним из "гвоздей" нынешнего питерского сезона по многим событийным приметам. Во-первых, спустя 20 лет Алиса Фрейндлих вернулась (пусть и в гастрольном варианте) на сцену некогда родного ей Театра имени Ленсовета. Во-вторых, произведение модного ныне на отечественном театре Шмитта "Оскар и Розовая дама" для сценических гурманов было в новинку. А главное, конечно же, в том, что любая новая роль Фрейндлих — событие по определению. Что уж тут говорить о спектакле, где сцена отдана в ее безраздельное владение на целых три часа.
Впрочем, перенос на подмостки этой повести Шмитта (впоследствии переделанной в пьесу) представлял собой затею рискованную. Удар по нервам зрителей мог оказаться слишком болезненным и эмоционально обременительным, поскольку главный герой Оскар — десятилетний мальчик, умирающий от лейкемии. Смерть ребенка — предмет ли это для художественного исследования или запретная тема? И Шмитт, и театр, и Фрейндлих попытались нам доказать, что все дело в ракурсе, в возможности подняться над бытовым трагизмом и исполнить непатетический гимн не смерти, но жизни. Пусть даже такой короткой.
Но у Шмитта есть своеобразная игра, позволяющая даже столь мизерный срок, всего-то оставшиеся мальчику 12 предновогодних дней, сконцентрировать до предела. Сиделка, прозванная Розовой дамой (Розовой мамой в устах Оскара), предлагает ему прожить каждый день как десять лет — вырасти, повзрослеть, влюбиться, жениться, испытать "кризис среднего возраста", состариться и в конце концов умереть "в срок", познав жизнь как она есть. А потому и сама эта жизнь, пусть в таком иллюзорном варианте, становится полноценной, отчасти утрачивает трагизм несправедливо раннего ухода и все-таки побеждает.
Режиссер Владислав Пази в этом спектакле весьма мудро не настаивал на постановочном самовыражении. Профессионально "умер в актрисе", успев задать верный эмоциональный настрой и вместе с художницей Марией Брянцевой определить сценографическую концепцию. Она проста и одновременно символична. Узкая сводчатая галерея, заканчивающаяся светящимся в темноте окном — финальным выходом в иной мир. Справа и слева — низенькие столики и стульчики с аккуратно разложенными детскими игрушками: плюшевый мишка, забавная обезьянка, машинка, воздушный шарик. И повсюду — листы бумаги, исписанные детским почерком: письма Оскара к Богу, в которых и немудрящие рассказы о себе, и опыты познания мира, и ранние прозрения.
Алиса Фрейндлих, вероятно, с благословения режиссера, изначально отвергает слезоточивую сентиментальность. Этот спектакль, где актриса в единственном лице представляет всех (мальчика, старуху-сиделку, родителей, маленьких товарищей по несчастью), конечно, полон печали, порой поднимающейся до высот подлинной трагедийности. И одновременно он весел, непосредственен, иногда строг, подчас забавен. "Жалость" — не то слово, которым можно определить отношение актрисы ко всему происходящему. Она не плачет над своими персонажами, она их уважает, ими гордится. Быть может, у них учится — тому достоинству, с которым преодолеваются даже самые страшные, смертельные обстоятельства.
Фрейндлих не гримируется, не переодевается и отнюдь не пытается "перевоплощаться". Да, по гамбургскому счету, ее игра — конечно, представление. Но сколь виртуозное! Она умеет держать дистанцию с каждым, от имени которого в данную секунду говорит. Но эта короткая дистанция вмещает в себя не только персонажей, но и саму актрису — ее опыт, харизму, мастерство, внутренний мир. Кто оспорит, что это не есть настоящий актерский театр, пусть предложит что-то другое, столь же совершенное. Фрейндлих не стремится копировать пластику ребенка, не утяжеляет ее, становясь "старухой" — нет, она всего лишь моментально и ненавязчиво меняет тембр голоса, интонацию. И данное действо даже не думает распадаться на череду диалогов и монологов — оно течет единым потоком, цельное, как сама жизнь.
Меж тем эти 12 писем к Богу, 12 эпизодов предсмертного бытия мальчика — абсолютно разные. Длинные и подробные поначалу, письма-эпизоды со временем становятся все короче, строже, драматичнее. И что потрясает более всего — какая-то уникальная многомерность существования актрисы. Вернее, безмерность, свойственная только артистам от Бога, талантам самой высокой пробы. В исполнении Фрейндлих иллюзорная 120-летняя жизнь Оскара синтезируется с реальностью, визуальные и эмоциональные приметы игры позволяют на самом деле почувствовать взросление, возмужание, угасание. Голос актрисы становится все глуше, походка все тяжелее, детская непосредственность сменяется мудрой усталостью, смирением. И среди всего этого — яркие блики, вспышки непокорности, почти бунта против установленного порядка вещей.
Спектакль, конечно же, заканчивается смертью мальчика. Чуда не произошло, и Бог, разумеется, никого не спас. Но в этом-то как раз и нет оптимистической фальши. Впрочем, отвлекаясь от сюжета, можно сказать, что чудо все-таки случилось. И имя ему — Алиса Фрейндлих.
Культура, 16 июня 2005 года
Ирина Алпатова
