https://www.arendaoborud.ru аренда вертикально мачтовых несамоходных подъемников.
Время любить
Премьера в "Русской антрепризе" не предвещала никаких открытий: старая "Старомодная комедия", знакомые артисты, Алиса Фрейндлих уже играла роль эксцентричной Лидии Васильевны в кино.
Но оказалось, что Фрейндлих и Стржельчика достаточно, чтобы зал не оказался неуютным, чтобы не пугали высокие цены на билеты и надпись на афише "спектакль-концерт". Два любимых актера — это уже много. А там — хоть телефонную книгу пусть играют.
"Обманула" ожидания и пьеса. За те годы, что не было ее на сцене (последний раз, кажется, в Ленсовете играли ее Вера Улик и Алексей Розанов), "Старомодная комедия" заметно похорошела, благородные седины ей явно к лицу. Признаюсь, пьесы Арбузова меня всегда раздражали: у советского Скриба была тяга к выспренним речениям, сконструированным сюжетам, пересахаренной мелодраматичности. Одновременно он умудрялся быть связанным по рукам и ногам советскими злободневностями. Почитайте-ка нынче "Иркутскую историю"- намаетесь! Одному А.В.Эфросу удавалось справляться с идеологией "Тани" или со слюнявостью "Сказок старого Арбата", которые все называли "сказками старого Арбуза".
А.Фрейндлих, В. Стржельчик и режиссер Л.Шувалова основательно пьесу почистили, избавили от излишнего пафоса и откровенной "клюквы". Кое-какие рудименты, правда, остались: стоит только задуматься, в какие это годы Родион Николаевич, врач, 1921 года рождения, плясал лезгинку и камаринскую, борясь тем самым с тлетворным влиянием рок-н-ролла? Но в целом время облагородило пьесу, проявились вневременные черты, бытовые подробности подернулись романтической дымкой.
Да, конечно, трудно понять, как это может быть спектакль о любви без единого поцелуя. Без единого даже слова впрямую о любви. Но, может быть, оттого он и получился, что актеры играют некую свою историю — за текстом, над текстом. И главное не в словах, а в тончайшей паутине отношений, которая то и дело рвется, и приходится заново прясть ее, оберегать ее от малейшего дуновения ветра, не говоря уж о резком слове или движении. Как жадно, как упоенно вспоминает Она двух счастливых старичков, встреченных когда-то на Арбате: они шли, поддерживая друг друга и весело смеясь. Актриса проговаривает это воспоминание дважды — второй раз беззвучно, только дирижируя внутреннему своему голосу, как бы укладывая видение на заветную полочку памяти. Точно так же показывала она Родиону Николаевичу, как поет по утрам, — беззвучно. Здесь Фрейндлих верна себе: слова никогда не были для актрисы первичны, она гениальна в паузах, в жестах, в мимике, в танце.
В финале, когда приходит такси, чтобы разлучить Ее и Его, и сигналит у крыльца, Она глядит беспомощно и растерянно, впервые как бы прося о помощи, защиты. Только взгляд и моментально растерзанная ее пальцами гвоздика выдают страдание. Оставшись один, Он становится на колени, чтобы собрать с полу лепестки, а когда при звуке шагов поднимает голову, мы видим заплаканные глаза. Признание: "Я чуть не умер"- почти излишне. Мы это и так уже все поняли и почувствовали.
Конечно, перед нами не просто бродвейская история с хеппи эндом. "Старомодную комедию" актеры играют и о нас, и о себе. Легкая, как перышко, меняющаяся в зависимости от погоды на дворе, немножко "крейзи", немножко клоун — Лидия Васильевна у Алисы Бруновны напомнила мне ее же Машу из давнего спектакля "Время любить". Этот спектакль тоже можно было бы назвать — "Время любить". Он о том, как сопротивляются люди старости. Владиславу Стржельчику труднее было справиться с его положительным героем, упорствующим в благообразии и высокопорядочности. Но когда артисту удается содрать с Родиона Николаевича маску, то Он делается типично арбузовским милым и чудаковатым старичком, вроде Балясникова или какого-нибудь гражданина из Гдова. Этот характер легче поддается наступлению старости, оттого и драма проживается интенсивнее. Любовь для них не просто возможна, она — единственный смысл жизни.
Каждый из нас в какой-то момент начинает чувствовать себя "мамонтом". Перестаем узнавать город, где родились. С удивлением листаем старую записную книжку, не в силах припомнить лиц. Ворчим: "Когда мы были молодые...". Стареем? Но вдруг мелькнет что-то старомодное: милые люди, добрые слова, спектакль, лично к тебе, а не ко всему советскому народу обращенный, — и становится словно легче. Не то чтобы примиряешься с неизбежным: Просто восстанавливаешь ориентиры.
