«Лето одного года» (фантазия на темы пьесы Эрнеста Томпсона «На Золотом озере»).
БДТ им. Г. Товстоногова.
Режиссер Андрей Прикотенко, художники Петр Окунев и Ольга Шаишмелашвили
Спектакль, показанный в канун Нового года, блистательно сыграл роль доброй рождественской сказки. В основу положена американская драма Эрнеста Томпсона «На Золотом озере», повествующая о том, что все и было-то неплохо, а стало еще лучше. Два главных героя — семейная пара «среднего возраста»: Этель (Алиса Фрейндлих) за семьдесят, Норман (Олег Басилашвили) на пороге восьмидесятилетнего юбилея. Их главная драматическая проблема — дочь. Челси (Варвара Владимирова) долгих восемь лет не переступала порог родительского дома. Сложные отношения с отцом. На самом-то деле они глубоко любят друг друга, но разговор-дружба-понимание не клеились с детства. С появлением Челси, наконец, завершается полуторачасовая экспозиция спектакля.
Вызванная тайным письмом матери, дочь является на юбилей. Да не одна, а с женихом-дантистом (Василий Реутов) и его 13-летним сыном (Андрей Хржановский), которого благополучно сплавляют старикам на постой, пока сами делают вояж в Европу. От общения с мальчиком старик оживает, и хотя в финале его ждет сердечный приступ, свежее воссоединение с семьей не дает ему покинуть этот мир до срока.
Нет повода для насмешки: отец переживает из-за непонимания с дочерью. Король Лир тоже переживал. Но когда в драматургическом материале нет конфликта, получается борьба тотального благополучия с благополучием, отягощенным некоторыми драматическими элементами.
Сюжет для одноактной семейной мелодрамы растянули на пять долгих действий, соответствующих всем пяти летним месяцам: в Америке, как известно, все гораздо лучше, чем у нас, поэтому лето начинается в мае, а кончается в сентябре.
Смена названия, сделанная театром, добавляет в зашкаливающую сентиментальность еще и ноту пафоса. Большие артисты преодолевают ее с улыбкой, младший же актерский состав усердствует всерьез. Особенно удивил Василий Реутов, который выдержал с величайшей серьезностью и неподдельным нервом сцену, где его герой (мужчина за сорок) испрашивает у отца невесты (невесте — сорок два) позволения поместиться с ней на ночь в одной кровати. Или почтальон Чарли — Федор Лавров, простодушный нескладный добряк, сыгранный артистом на одной краске давнего сердечного влечения к Челси.
Спрашивается: зачем тащить на сцену такой пьесообразный хлам? Вероятно, чтобы дать нам возможность увидеть двух больших артистов в новых ролях.
Мне вспоминается рассказ нетеатрального человека про виденный им когда-то спектакль (в главной роли — Басилашвили), ни названия, ни содержания которого он не мог вспомнить. Ему было скучно, но он ждал. Ждал, что от встречи с большим артистом с ним что-нибудь произойдет. Когда у терпения наступил финал, Басилашвили вышел на финальный монолог. И все случилось. Любой театрал после такого события вышел бы из зала с чувством глубокого удовлетворения. Моему же знакомому было жалко двух часов потраченного времени ради десятиминутного инсайта.
Но публика любит своих кумиров, даже когда они не дотягивают до инсайта. Чем объяснить? Вероятно, нашей большой тоской по переживаниям, которые дарит старый добрый психологический театр. Публика привыкла к недоношенным ролям средних артистов и любая полностью освоенная и обжитая роль (а большой артист как бы гарантия качества) для нее источник благодарности.
Благоразумному режиссеру здесь остается только заранее умереть в великих исполнителях. Андрей Прикотенко был полностью благоразумен. Разве позволил себе незначительные пометы на полях. Например, грустная мелодия и проекция изображения девушки на стену комнаты в ту секунду, когда отец думает о дочери. И так 14 раз. В разных модификациях. Вплоть до финального мультфильма, о котором не хочется рассказывать. Он сделан во имя чистой красивости.
От нее, к счастью, оказались далеки большие артисты. Ни один сантиметр пластика и дерева статичной многофигурной насквозь бытовой декорации не остался необжитым. Фрейндлих и Басилашвили наполнили пространство любовью и заботой друг о друге. Они, конечно, не совсем старосветские помещики, но, глядя на них, все равно чувствуешь, как «душа принимала удивительно приятное и спокойное состояние». И хотя сюжет почти сказочный в наших широтах, но мы безоговорочно верим в любовь между этими людьми, прожившими вместе почти полвека.
Играть старость немудрено. Жалкую — легче, достойную — труднее. Не соглашаться на собственную старость, проживая ее — труднее всего. Сначала Басилашвили стар и только. Рассеянный взгляд, замедленные движения, тяжесть, бессильный старческий гнев. Но с появлением младших артистов он оживает, как оживает его герой от дружбы с ребенком. Появляется сарказм, едкость, вдруг мелькает беззащитность и тут же мудрость, тоска, и горечь, бесконечная горечь старого умного человека. Не делая ничего особенного, Басилашвили несет в десять раз больше информации, чем все молодое поколение вместе взятое.
Говоря «молодое поколение» я не имею в виду самого юного участника спектакля, двенадцатилетнего Андрея Хржановского. Удивительно: мальчик получал настоящее удовольствие от пребывания на сцене. Ему правда было интересно, он ничего не изображал, а жил два часа своей собственной детской жизнью в предлагаемых обстоятельствах.
Басилашвили привносит в сладкую сказку вкус горечи и перца. Алиса Бруновна — свое немеркнущее обаяние. Мальчик — потрясающую органичность. Режиссер добавляет ноту элегической грусти. Все остальные добросовестно исполняют роли, работают над продвижением сюжета. Со зрителем много и порой остроумно шутят.
Театр прописывает адрес спектакля вплоть до индекса. Это почтенная буколическая публика с небольшими вкраплениями чудаков, готовых высидеть три часа ради пятнадцати минут настоящего театрального удовольствия.
