Театр ищет и находит
Есть в Ленинграде такие "пятачки", где примерно с половины седьмого до четверти восьмого нервно переминаются с ноги на ногу люди с ищущим, требовательно-жалобным взором. Проходя мимо них, вы обязательно услышите вопрос-мольбу: "Нет ли случайно лишнего билетика?". Давно, очень давно не раздавались такие голоса в окрестностях театра имени Ленсовета. К чему, собственно, беспокоить прохожих: окошко кассы всегда гостеприимно открыто, толкаться не придется, выстаивать очередь — тоже. Подходи — бери. Первый ряд? Пожалуйста. Десятый? Пожалуйста. Мест на всех хватит!
И вдруг мест стало все чаще не хватать. Впрочем, в театре "вдруг" никогда не происходит. За этим "вдруг" всегда кроется работа — напряженная, целеустремленная.
Пожалуй, именно целеустремленности больше всего недоставало театру на рубеже пятидесятых-шестидесятых годов. Режиссеры менялись тогда с калейдоскопической быстротой, предъявляя к труппе требования взаимоисключающие, а подчас и не предъявляя никаких (что всего хуже). Репертуар не формировался, а складывался из пьес случайных, большей частью слабых, поверхностных. Под стать пьесам было, как правило, режиссерское решение. Актеры, предоставленные самим себе, постепенно приучались пользоваться набором трафаретных приемов, отштамповавшихся средств выразительности, не способных выразить ничего, кроме желания рассмешить или растрогать (в зависимости от амплуа актера и — до некоторой степени — жанра пьесы). Конечно, и тогда случались спектакли удачные. Но именно случались. К удаче не успевали привыкнуть, а за ней уже следовал новый срыв. Года три назад в деятельности театра наметились сдвиги, хотя рецидивы старого продолжают напоминать о себе то нарушением ансамбля в спектакле, то шаблонной актерской работой, то погрешностью против доброго вкуса. Прежде всего, за последние годы в коллективе изменилось отношение к делу, к искусству. Раньше театр и в режиссуре, и в актерском исполнении отыскивал дорожку полегче, поутоптаннее, сегодня ставит — и решает! — задачи немалой творческой сложности. И контакт между сценой и залом становится иным. Еще недавно коллектив шел на сближение с самым нетребовательным зрителем, стремясь увлечь "головокружительностью" интриги ("Опасная профессия"), изображением альковных приключений ("Доброй ночи, Патриция"), смакованием пошлых двусмысленностей, граничащих с откровенной сальностью ("Миллион за улыбку"). И смех, и слезы в подобных спектаклях покупались одинаково дешево. Посев "разумного, доброго, вечного" откладывался. Для театра он, видимо, был "не по сезону".
Теперь такой "сезон" наступил. На новых путях ищет театр успеха — в осмыслении идейного, нравственного мира современника. Театр горячо ратует за бережное, доверительное, любовное отношение к человеку. Нужно ли доказывать, что эта отрадная тенденция отвечает самому духу нашего времени. Именно она объединяет столь разные, во всем прочем такие непохожие друг на друга спектакли, как "Щедрый вечер" В.Блажека и "Первый встречный" Ю.Принцева, "Таня". А.Арбзова и "Хочу верить" И.Голосовского, "Пигмалион" Б.Шоу и "Микрорайон" Л.Карелина, во всем прочем непохожие. И это хорошо. Репертуар разнообразен — от комедии до психологической ("Таня") и героической ("Овод") драмы. Тот крен в сторону комедии, который ощущался несколько раньше, теперь выправляется, нимало не ущемляя прав комедии. Нельзя не порадоваться тому, что сегодняшняя афиша сулит зрителю. И больший диапазон переживаний, и большую пищу уму.
Основа репертуара — советская пьеса. И это закономерно для театра, стремящегося шагать в ногу с жизнью. Пусть несовершенны "Первый встречный", «Микрорайон" — они по праву увидели свет рампы, став поводом для разговора о существенных идейных и нравственных процессах в сознании современников. В характерах многих персонажей этих пьес — как и драмы "Хочу верить" — театром схвачены важные приметы духовного облика героя наших дней.
Театр обязан учить зрителя, но учить, пробуждая интерес, увлекая. Ставя пьесу "Хочу верить", режиссер Н.Райхштейн позаботилась о том, чтобы фабула — а в ней сильны элементы детектива — была обыграна на сцене как можно острее. Неожиданные встречи, странные совпадения, внезапные узнавания, естественно, захватывают зрителя. Но сложная, запутанная интрига не отвлекает от главного. Волнует зал судьба героя пьесы — молодого журналиста, который не побоялся поставить под удар собственное благополучие ради чести и достоинства чужого ему человека. В этой роли И.Конопацкий открывает нам новый характер. Его Алеша, застенчивый, угловатый, неуклюжий, по всем приметам мало приспособленный к активному действию, решительному поступку, обладает, однако, недюжинной внутренней силой. Эта сила от убежденности, от ощущения "чужого" как "своего".
Вот в таком открытии характера, познанного режиссером и актером не только в пьесе, но и в жизни,- секрет успеха и лучших работ театра.
Пожалуй, наиболее показательна в этом смысле постановка "Пигмалиона", осуществленная И.Владимировым — главным режиссером театра. И на русской, и на зарубежной сценах установилась единая в главном традиция истолкования образа Элизы. Актрисы трактовали оживление Галатеи из трущоб лондонского Вест-Сайта как превращение "Золушки" в "герцогиню". Экспансивная, дерзкая, непосредственная замухрышка становилась светской дамой. Контраст чрезвычайно эффектный.
В спектакле же театра имени Ленсовета не существует "двух Элиз". А.Фрейндлих тоже ищет контраста, но контраста особого рода: Элиза противостоит Хиггинсу и его миру. Не только в финале, овладев безукоризненным произношением и светскими манерами, но и вначале Элиза — Фрейндлих нравственно выше окружающих. Чувство собственного достоинства, пусть выраженного смешно, нелепо, делает юную Элизу натурой цельной, по-своему значительной. Подлинная человечность — вот чем на богата, хотя и считает себя нищей. И эта новая Элиза нашла в зрительном зале отклик живой и непосредственный.
Нельзя представить себе "Пигмалиона", "Таню" без А.Фрейндлих это были бы спектакли совсем иные — яркая индивидуальность актрисы предопределяет их звучание. Фрейндлих удивительно современна по всему складу своего дарования, современна по всему складу своего дарования, современна в каждом слове, в каждом движении. Именно поэтому так быстро и, кажется, без всякого труда завоевала она любовь ленинградского зрителя. Ее с удовольствием смотрели в любой роли, даже если роли эти были похожи друг на друга, как близнецы. Таня и Элиза созданы как будто в полемике с установившимся представлением о возможностях актрисы: сильнее и глубже всего она именно там, где ее героини далеки от привычных фрейндлиховских "девчушек". Опасность самоповтора, губительного для любого таланта, рассеялась. Такая опасность стояла и перед А.Эстриным. Из заколдованного круга "героев" вывела его роль Отца ("Щедрый вечер"). Играя Хиггинса в "Пигмалионе", он нашел немало интересных, характерных деталей. Именно конкретности наблюдения не хватало раньше многим его работам. И, вернувшись к героике в "Оводе", он сыграл Ривареса (особенно во втором акте) точно и умно, избегнув соблазна сильнодействующих эффектов (за исключением финальной картины). Современностью душевного строя привлекают герои, воссозданные на сцене И.Конопацким: привлекательна и сама его артистическая манера — сдержанная, лаконичная. Интересно работает Г.Жженов, у которого острая характерность сочетается с драматической напряженностью эмоций, придавая всем его ролям какую-то особую, захватывающую нервность. Определяются творческие индивидуальности одаренных молодых актеров И.Бурхановой, В.Харитонова, Л.Дьячкова. Серьезным и в основном успешно выдержанным испытанием оказались для А.Елекоевой роль Джеммы Болла ("Овод").
Хотя в некоторых спектаклях мы видим и по сей день стилистический разнобой, нельзя не заметить действенного стремления к выработке общего художественного языка у актеров разных поколений и школ. Вспомним, например, как неожиданно мягко сыграл Альфреда Дулиттла обычно склонный к сценическому шаржу М.Девяткин. Как А.Тришко, которую нередко можно было упрекнуть в наигрыше, "представленчестве", сумела на скудном материале дать психологическое обоснование характера Бабушки ("Таня"). Впрочем, дело не в перечислениях. Впереди еще огромная работа.
Даже на облике лучших спектаклей сильно сказывается сейчас отсутствие единого ансамбля (это, к примеру, в немалой степени вредит "Пигмалиону"). Та разведка современной темы, которую ведет театр, должна пойти не только вширь, но и вглубь. И тогда, скажем, "Микрорайон" отступит перед подлинно масштабными, трактующими коренные проблемы нашей жизни спектаклями. И героика обретет больший эмоциональный накал и силу обобщения, нежели это сделано в "Оводе".
Но и найденное коллективом сегодня позволяет с надеждой смотреть в завтрашний день.
автор В. Сахновский-Панкеев
"Ленинградская правда" 21 февраля 1964 г.
