«Старомодная комедия». Алексей Арбузов

Марии Ивановне Бабановой

Автор

Действующие лица

Лидия Васильевна, ей нет еще шестидесяти.

Родион Николаевич, а ему шестьдесят пять.

Действие происходит в августе 1968 года на Рижском взморье.

Часть первая

Ее шестой день

Помнится, в шестьдесят восьмом году в конце июля на берегу Рижского залива началась эта история. Однажды в яркий солнечный день Родион Николаевич, главный врач санатория, представительный мужчина весьма респектабельного вида, сидел в плетеном креслице, заложив ногу но ногу. В приемные часы Родион Николаевич не слишком любил торчать в своем кабинете — для этого вполне хватало дождливой погоды; в солнечные же дни ему нравилось поглядывать на голубое небо и, отрываясь от дел, рассматривать окружающие его кустики и деревья.
В тени большого каштана, возле окон своего кабинета, он велел поставить нехитрую дачную мебель, превратив этот уголок в некий летний филиал своего рабочего кабинета. Итак, в то памятное утро, когда Родион Николаевич просматривал какие-то деловые бумаги, перед ним и появилась впервые Лидия Васильевна, особа, которую я, к сожалению, не назвал бы молодой. Но так ли уж много значит возраст, если, глядя на женщину, мы догадываемся, как пленительна она была в молодые годы. Впрочем, вглядевшись пристально, мы можем догадаться и о том, что жизнь улыбалась ей не всегда, а уж нынче улыбается совсем не часто. И все же в то утро, когда она впервые предстала перед Родионом Николаевичем, одета она была не без изящества. Я повторяю — не без изящества, хотя и несколько пестро.
Увидев Родиона Николаевича, она внимательно разглядела его и повела затем разговор в несколько надменном тоне.

Она. Пожалуй, у меня никаких сомнений, что вас зовут Родион Николаевич.

О н. Что верно, то верно.

Она. А если это так, то вы, несомненно, главный врач данного санатория.

О н. И это не противоречит истине.

Она. В таком случае я решительно не понимаю, почему вы улыбаетесь.

О н. Как это ни странно, я тоже не понимаю.

О н а. И все-таки продолжаете улыбаться.

О н (нахмурился, принял серьезный вид). Как видите, с этим покончено.

Она. Не найдя вас в кабинете, я по совету дежурной сестры Велты Ваздика спустилась в сад. Очень рада, что обнаружила вас.

Он. Прошу простить, но в неприемные часы я предпочитаю находиться в саду, возле окон своего кабинета. Прошу садиться.

Она. Благодарю. (Села.) Хотя об этом вы могли вспомнить и чуть раньше.

Он. Вы правы. Но мне не сразу пришло это в голову.

Она. Отчего же?

О н. Дело в том, что, увидя вас, я страшно изумился.

Она (холодно). Чему вы изумились?

Он. Сам не знаю. Хотя изумился я очень. Мне даже показалось, что мы были с вами когда-то знакомы.

Она (так же сурово). Уж не это ли вас и рассмешило?

Он. По всей видимости.
Пауза.

Она. Ну почему вы молчите?

Он. А вы полагаете, что я должен о чем-то говорить?

Она. Это естественно. Ведь вы вызвали меня для беседы.

Он. Прошу прощения... Вы отдыхаете в нашем санатории?

Она (гордо). Я думала, что это вам известно.

Он. Но... я хотел бы узнать вашу фамилию.

Она. Жербер. Лидия Васильевна.

Он (внимательно оглядел ее). Жербер? Та самая?

Она (с достоинством). Та самая? Как понять это словосочета¬ние? Согласитесь, что звучит оно несколько странно. (Фыркнула.) Та самая!

Он. Прошу извинить, товарищ Жербер, но я назначил вам при¬ем на десять утра, а сейчас как-никак уже второй час дня.

Она. Какие пустяки! Разве это имеет значение? Ведь я яви¬лась.

Он (осторожно). Безусловно, это радует меня. Но почему вы не явились в десять?

Она. Неподходящее время. В десять я кормлю чаек. (Строго.) Я кормлю их ежедневно сразу после завтрака.

Он. Я все-таки думаю, что один раз вы могли бы покормить их и чуть позже.

Она (непререкаемо). Нет, это было бы нарушением режима.

Он. А вам кто-нибудь его устанавливал?

Она. Ни в коем случае. Я все делаю самостоятельно.

Пауза.
Как называется это дерево?

Он (удивился). Каштан.

Она. А эти кусты?

Он (удивляясь еще больше). Это акация.

Она. Мне необходимо все это запомнить. Увы, но последние годы я жила в каком-то диком отдалении от природы. Я путаюназвания цветов, птиц. Решительно не помню, кто — кто. Теперь мне следует все это вспомнить. Но почему вы все время молчите? Я пришла, сижу тут с вами, теряю время — а вы молчите... притаились как-то. Может быть, у меня дурная кардиограмма? Анализ крови никуда? Или иные неприятности? Не таитесь.

Он (поспешно). Нет, нет... Пока я не располагаю никакими тре¬вожащими данными. Суть совсем в ином, товарищ Жербер. Видите ли... Наш санаторий — в какой-то мере лечебное учреждение... Это не гостиница, не дом отдыха даже. Тишина и порядок должны быть тут неукоснительными. А между тем...

Она. С большим интересом слушаю вас, Родион Николаевич.

Он. Ваше поведение вызывает обильные жалобы окружающих. Вы находитесь у нас всего шесть дней, а нареканий в ваш адрес накопилось предостаточно... Поверьте, в нашем санатории еще никогда не было такой необычной больной.

Она. Прежде всего должна заметить, что слово «больная» меня решительно не устраивает. Этот термин не может не угнетать любого нормального человека, приехавшего к вам с чистой душой и открытым сердцем.

Он. Видите ли... не я его, к сожалению, устанавливал... но таков уж порядок.

Она (презрительно). «Порядок»!.. Порядок обычно устанавлива¬ют те, кому нечего делать.

Он. Но позвольте...

Она. В чем меня обвиняют?

Он. Прежде всего в том, что вы никому из окружающих не даете спать.

Она (ледяным тоном). И каким же образом я не даю спать этим окружающим?

Он. Находясь в постели, среди ночи вы вдруг совершенно не¬ожиданно для ваших соседей начинаете вслух читать стихи.

Она. Немыслимо! Им не нравится, видите ли, что я читаю стихи! Неужели они думают, что храпеть предпочтительнее? А знаете ли вы, что моя соседка — назовем ее гражданкой Икс — храпит с такой сокрушающей силой, что стоящие у моего изголовья цветы колышутся — уверяю вас! —колышутся от ее храпа... В те же самые минуты моя другая визави — назовем ее гражданкой Игрек — стонет и охает во сне таким образом, что можно подумать о ней ну просто бог весть что... Однако, как видите, я не теряю бодрости и сношу эти стоны совершенно безропотно.

Он. Хорошо, допустим.. Но замечено также, что ни свет ни заря вы начинаете внезапно петь, чем и будите окружающих.

Она. Но неужели вы думаете, что можно удержаться от этого в летнее солнечное утро? В дождливую погоду я ведь не пою и петь, заметьте, не собираюсь. К тому же я пою очень тихим голосом, еле слышно. (Поет тихонечко.) «По разным странам я бродил, И мой сурок со мною...» Ну можно ли от этого проснуться, посудите сами.

Он. Вы очень мило поете, но тем не менее вам следует учитывать, что некоторые люди спят чрезвычайно чутко. И можем ли мы так эгоистично лишать их сна в ранние утренние часы?

Она. Ничего, ничего — могут и не поспать немножечко! В кон¬це концов, ничто так не укорачивает нашу жизнь, как беспробудный сон. Можно упустить массу любопытного. Не станете же вы отрицать, что жить на свете, в общем-то, довольно любопытно.

Он. Все это, безусловно, так, но утренний сон...

Она (прерывает его). Вообразите к тому же, что некоторые из моих соседок, несмотря на то, что давно уже тут находятся, ни разу — понимаете? — ни разу не видели восхода солнца! А между тем восход солнца на море оставляет, как я выяснила, необыкновенное впечатление.

Он. Совершенно солидарен с вами. Но почему вы, как утверждают потерпевшие, лазаете по ночам из окон в сад, а че¬рез некоторое время точно таким же путем возвращае¬тесь обратно? Многие из проснувшихся терпеливо ждут вашего обратного появления, дабы уснуть снова, но иногда вы возвращаетесь часа через полтора и тем самым травмируете их еще более.

Она. Но дежурная сестра Велта Ваздика закрывает на ночь корпус на ключ, а у меня возникает иной раз непреодолимое желание выйти в ночной сад, полюбоваться светом луны, добрести до моря, остаться наедине с природой... Поймите, я — горожанка, уж много лет я не видела моря, не бродила по лесу... Здесь все вокруг решительно сводит меня с ума... (Ей стало вдруг совестно своих признаний.) Впрочем, вы, вероятно, к этому совершенно равнодушны. Вот уже полчаса вынимаете из коробочки леденцы и упи¬ваетесь ими до самозабвения. Продолжайте же их сосать, Родион Николаевич, видимо, это единственно, на что вы способны.

Он (совершенно оскорблен). Но позвольте однако ж..

Она. А в свое оправдание я могу сказать одно — в окно я лазаю с самой величайшей тщательностью Осторож¬ненько.

Он. К сожалению, я обладаю противоположными сведениями. Прошлой ночью, покидая окно, вы опрокинули три бутылки кефира, и они, как утверждают очевидцы, разбились все разом, перебудив таким образом не только вашу палату, но и весь нижний корпус.

Она. Поверьте, Родион Николаевич, что в дальнейшем я буду лазать в окно с величайшей осторожностью.

Он. Черт возьми! С вами все-таки довольно затруднительно вести беседу.

Она (сочувственно). Мне многие говорили об этом. Но я решительно не могу понять, отчего это происходит. Общаясь с людьми, я обычно бываю полна самых добрых намерений.

Он. Э, бросьте! Вы обладаете уникальной способностью все сводить на нет.

Она. Это естественно: я всегда старалась идти в ногу с веком. Какие еще претензии имеете вы ко мне, доктор?

Он. Видите ли .. в качестве эксперимента, чтобы ближе знать наших... э... пациентов... мы предлагаем им по приезде заполнить небольшую анкету. Скажу прямо, что ваши ответы на нее несколько меня озадачили. Начнем с того, что в графе «возраст» вы поставили прочерк.

Она (жестко). По отношению к женщине этот вопрос я считаю бестактным. Право, вы могли бы спросить о чем-нибудь другом. Возраст — сугубо личное дело каждого граждани¬на СССР. И я убеждена, что в данном случае наше госу¬дарство гарантирует тайну любому из своих сограждан. И вообще... к чему это нездоровое любопытство? Я, напри¬мер, не спрашиваю, сколько вам лет.

Он (гордо). Могли бы и спросить В отличие от вас, женщины, которая по каким-то неясным соображениям скрывает свой возраст, я отвечаю совершенно откровенно — мне скоро шестьдесят пять.

Она. Серьезно?

Он. Что — серьезно?

Она. Я предполагала, что вам гораздо меньше.

Он. Хм... Вы думали? (Вновь становится суровым.) Во всяком случае, это так.

Она. Ну что ж, мне по душе ваша прямота, и я постараюсь ответить на нее полной откровенностью — мне еще нет восьмидесяти лет. Надеюсь, вас это удовлетворит?

Он (сухо). Право, не пойму, каким образом это могло бы меня удовлетворить. Однако идем дальше — почему на вопрос «ваша профессия» вы ответили довольно-таки расплывча¬то: «Работаю в цирке»?

Она. Но я действительно там работаю. В цирке.

Он. Кем? Какова ваша профессия?

Она. Вы думаете, это поможет лечению атеросклероза, который ваши врачи наконец-то у меня обнаружили, хотя я им совершенно не страдаю.

Он. Ей-богу, я теряю терпение. (Яростно.) Ваша профессия? Что вы делаете в цирке, товарищ Жербер? Кувыркаетесь, играете на барабане, глотаете живых лягушек?

Она. Ваше нездоровое любопытство когда-нибудь погубит вас. (Вдруг тихо улыбнулась.) Я показываю фокусы. Что еще может делать женщина в моем возрасте, Родион Николае¬вич. (Развела руками.) Показываю фокусы. Надеюсь, с этим вопросом мы покончили?
Он. Ну хорошо... допустим. Но отчего вы не заполнили графы о вашем семейном положении?
Пауза.
Вы замужем?

Она. Этот вопрос бывает иногда слишком сложен для крат¬кого ответа.

Он (нетерпеливо). Черт возьми... Вы замужем или нет?

Она (помолчав). А вы знаете — даже мило, что это так волнует вас. Меня это даже трогает в какой-то степени. Ну что ж, придется во всем вам сознаться. Я решительно не замужем. Решительно. Теперь вы удовлетворены? Никаких новых вопросиков не заготовили? Иссякли, Родион Николаевич? В таком случае, совершенно не таясь, заявляю, что вы безумно мне надоели. Еще ни один человек на свете не надоедал мне так, как вы. Задаете бестактные вопросы, пытаетесь узнать, замужем я или, слава богу, нет, а сами даже халата не удосужились надеть! (Грозно.) Вы должны задавать вопросы в белом халате, а не в этом дурно выглаженном пиджаке, у которого даже одна пуго¬вица оторвана! Какой ужас — вызываете меня для серьезного разговора, а сами непрестанно жуете конфеты. И это советский врач — стыд и позор! Видеть вас больше не желаю.

Он (взорвался). Ну вот что — хватит!.. Конфеты мои ей не понравились... А знаете ли вы, что я непрестанно сосу леденцы, дабы избавиться от пагубной привычки курения. Вы просто вздорное существо... Вот уж полчаса издевае¬тесь надо мной самым изощренным образом. Довольно! Перепишите анкету, или я немедленно выпишу вас из санатория!

Она (с достоинством). Если вы не перестанете безобразничать, я вызову милицию. (Берет из его коробочки леденец, кладет в рот, захлопывает коробочку и не торопясь уходит.)

Он (оторопело смотрит ей вслед). Какая странная особа!

Скачать текст пьесы полностью (rar. 68 Kb)

кракен маркетплейс здесь https://kraken-12at.net