Поэзия творчества
У меня нет сомнения в том, что между актером и зрителем существует или, во всяком случае, должна существовать некая определенная духовная связь. В известной степени, по аналогии нечто вроде контакта между пациентом и врачом или учеником и учителем. Эти аналогии не новы. Еще Гоголь называл театр кафедрой, с которой много можно сказать людям, и приравнял театр к университету.
Не следует, конечно, думать, что, входя в театр, зритель становится непременно становится пациентом или учеником. Иногда, напротив, он может оказаться для актера и врачевателем, и учителем. Но связь между зрителем и артистом должна возникнуть. Без этого искусство, никому не адресованное, останется холодным, зал — равнодушным, чуда сотворчества не произойдет. Вступая в такой контакт, возбуждая такую тонкую связь особого рода, артист воздействует на самые глубокие пружины человеческого сознания, преобразует его, творит гармонию наших мыслей и чувств. Эта удивительная сила дана не каждому, кто по штатному расписанию числится артистом.
Творческая биография Алисы Фрейндлих одна из самых счастливых актерских биографий наших дней.
Она вместила вереницу таких ролей, о любой из которых артисткам приходится иногда мечтать целую жизнь. Фрейндлих возбуждала сложный нравственный, интеллектуальный контакт со зрителями в роли арбузовской Тани, в шекспировских Джульетте и Катарине, исследуя всегда новые грани любви, женского сердца, человеческой личности. Она заставила нас безоговорочно принять за образец сценического воплощения свою Элизу Дулиттл ("Пигмалион" Бернарда Шоу) и Гелену из "Варшавской мелодии". По ее воле мы были захвачены поразительными возможностями артистки, видя ее то Малышом, который дружит с Карлсоном, живущим на крыше, то мадам Алисой, очаровательной матерью беспокойной семьи в комедии Фермо "Двери хлопают". Еще более острые взаимные контакты протянулись между сценой и зрительным залом театра имени Ленсовета, когда Алиса Фрейндлих сыграла две роли наших современниц в пьесах Игнатия Дворецкого "Человек со стороны" и "Ковалева из провинции". А в спектакле "Люди и страсти" изумила виртуозностью перевоплощения, сыграв в одном спектакле несколько поразительно несопоставимых между собой ролей, и среди них мужскую роль Уриэля Акосты, философа, из одноименной драмы Карла Гуцкова! За интересные, глубокие по содержанию роли последних лет артистка заслуженно представлена на соискание Государственной премии РСФСР. Не будем заново обращаться к каждой из этих ролей. В нашей театральной периодике о сценических образах Алисы Фрейндлих написано, кажется, все, что только можно о них сказать. Ее не раз называли "чудесной Алисой", "Алисой из страны чудес", применяя к ней образ волшебной книжки нашего детства "Чудом таланта" назвал недавно ее искусство Михаил Ульянов. Сегодня не надо доказывать, какая она замечательная артистка. Каждому, наверное, радостно поначалу безотчетно наслаждаться ее игрой, мастерством, обаянием, изяществом. Но когда зритель остается наедине с самим собой, наступает потребность разобраться в своих собственных ощущениях и тем закрепить их в себе.
Мы знаем немало талантливых актеров, которые, стремясь к предельному приближению создаваемых ими образов к жизненным, порой не могут избежать натурализма, смешивая его с понятием реализма. Артист может сыграть мужика, короля, ученого, юродивого даже лошадь. Стремясь к наибольшей выразительности, он может удержаться от натуралистической подробности, которая сразу разрушает искусство. Этого никогда не происходит с Фрейндлих. Ее творчество не переступает эту опасную грань. Играя некрасивую женщину, она чувствует, до какого предела можно быть некрасивой, чтобы внешняя черта не перешла в самоцель и не затмила главного в образе — ее духовного или интеллектуального зерна. Играя старую женщину ,она точно знает, до какого предела можно показывать на сцене старость, чтобы не стать натуралистичной. Играя мальчишку или юношу, она остро ощущает художественные границы сценической правды, играя красивую, очаровательную Гелену в "Варшавской мелодии", она красива и очаровательна. Но и эти качества у нее не сами по себе — они служат искусству, только ему.
Кого бы она ни играла — ее образы всегда поэтичны. В этом заключен, мне кажется, один из секретов зрительского восторженного восхищения артисткой. Это и есть "силовое поле", которое невидимыми токами крепко связывает сцену и зал, когда на подмостки выходит Фрейндлих. Ее поэтичность захватывает нас, что бы она ни играла. Поэзия юности. Поэзия старости. Поэзия любви. Поэзия материнства. Поэзия высокой человеческой мысли. Поэзия нравственного поединка.
Поединок, впрочем, всегда становится движущей пружиной развития ее образов. Поединок между любовью и сословной ограниченностью — в Джульетте. Между верой в необыкновенное и неверием в него — в "Малыше и Карлсоне". Между мертвой догмой и живой мыслью — в "Уриэле Акосте". Но с особенной силой и наглядностью развернулся бой ее героини в показанном недавно по телевидению новом телефильме "Ковалева из провинции". История о том, как один человек продал лотерейный билет, выигравший автомобиль, другому человеку, а тот купил и заплатил дороже стоимости автомобиля, вплетена в сюжет пьесы Дворецкого. Вокруг нее бушуют страсти. На ее фоне раскрывается образ судьи Ковалевой.
Эту пьесу, этот сценарий, как и любое другое драматургическое произведение, можно решать по-разному. В обязанности актера не входит менять степень глубины, меру обобщения, заданные драматургом и режиссером. Но я не могу себе представить, чтобы любая роль, тем более роль современницы, советского судьи Ковалевой не была бы поднята Фрейндлих на высший уровень художественного обобщения. Именно так и произошло в фильме. Когда смотришь спектакль или телефильм "Ковалева из провинции", когда сначала заинтересованно, а постепенно все более сострадательно следишь за Ковалевой, какою ее играет Фрейндлих, понимаешь, что дело не в юридической коллизии и не в том, как будут наказаны виновные. Дело в том, что в жизни в нестерпимом контрасте нередко соседствуют честность и формализм, доброта и жестокость, поэзия и пошлость, творческое и начетническое отношение к долгу. Все эти нравственные контрасты и конфликты времени, обстоятельств, профессии, чужой и ее, Ковалевой, личной морали решаются артисткой серьезно, как-то по особенному высоко, значительно, масштабно. Она радуется и страдает, надеется или отчаивается. Она становится беззащитной, мягкой, женственной, или жестокой и непреклонной, как Фемида, мифологическая богиня правосудия, только не с завязанными, как у Фемиды, а с широко открытыми глазами, в которых нет ни равнодушия, ни бесстрастия. Так ведет артистка разговор о человеческой нравственности, о мужестве при исполнении долга, о защите главных принципов нашей жизни.
Эти заметки — не рецензия на спектакли, не отклик на новый фильм, не юбилейный очерк. Это размышления о том, какая сила охватывает нас и подчиняет себе, когда в зале театра имени Ленсовета меркнет свет и на сцену выходит народная артистка республики Алиса Фрейндлих. Каждый, наверное, назвал бы ее, эту силу, по-своему: обаянием таланта, волшебством театрального мастера. Но как бы она ни называлась, вместе с выходом артистки на сцену начинается праздник.
автор Ю. Алянский
"Вечерний Ленинград" 16 декабря 1975 г.
