Неукротимость строптивой
Какое удивительное явление — наш современный театр! Кажется, весь он во власти бурного обновления. Свежесть сценического языка, режиссерских трактовок драматургического материала, в том числе и классики, — сегодня не диво. Но и на этом фоне спектакль "Укрощение строптивой" Ленинградского государственного театра имени Ленсовета выглядит дерзким.
Словно для того, чтобы подготовить зрителей к необычному зрелищу, театр начинает его своеобразным прологом. На сцене — последние приготовления к спектаклю. Устанавливают ажурные "деревца", навешивают жалюзи на окна легкого павильона (художник — А. Мелков), который впоследствии попеременно будет служить домом Люченцио, Петруччо, Баптисты. Кто-то из актеров уже ждет своего выхода, другой еще не успел переодеться. Словом, происходит все то, что обычно происходит за занавесом перед началом спектакля. Но занавеса на сей раз нет. И "подтекст" этой сценки примерно таков: "Не думайте, что мы перенесем вас в натуральную средневековую Падую и перевоплотимся в натуральных ее горожан. Мы сыграем пьесу иначе и не собираемся этого скрывать" в лукавой вступительной песенке труппа заранее просит прощения у Вильяма Шекспира.
И тут начинается... Право же, не берусь описать бушующий на сцене фейерверк импровизаций. Вот лишь некоторые его фрагменты, возможно, дающие представление о целом.
Что стало с благородными и состоятельными синьорами из пьесы? Ни роскошных одеяний, ни светских манер. И сами они, и шумные их беседы вызывают ассоциации отнюдь не средневековые.
Вот Люченцио (засл. арт. РСФСР Л. Дьячков). Будь он в синтетической сорочке и джинсах, мы наверняка приняли бы его за студента — вузовца, правда, такого, который хочет не учиться, а жениться. Гортензио (арт. А. Семенов) — этакий здоровяк с румянцем во всю щеку и глоткой болельщика футбола.
А вот и Петруччо — засл. арт. РСФСР Д. Барков. Воплощение энергии и мужественности, он больше всех похож на шекспировского героя. Но озорник! Кажется, поглощен только одной мыслью: что бы еще такое учудить? Он заявляет, что прошел огонь и воду, но слуга Грумио (засл арт. РСФСР А. Равикович) весьма скептически относится и к своему господину, и к его подвигам. Впрочем, что взять с Грумио, который без шутовства не ступит и шагу.
Парня, похожего на Транио (арт. А. Пузырев), пожалуй, можно встретить в любом дворе. Хороша, но уже как карикатура, и зарисовка с натуры, сделанная А. Петренко. Его Бьонделло — косноязычный детина с повадками "алкаша", балбес, пребывающий в постоянном "умственном напряжении".
Скромная старинная утварь соседствует в этом спектакле с благами современной цивилизации — телефоном, магнитофоном, электробритвой. А престарелый жених Бьянки — Гремио (арт. А.Розанов), способный осчастливить будущую жену лишь богатым наследством, предъявляет ее папаше рентгеновский снимок — в подтверждение того, что он, Гремио, долго не протянет.
При желании театр вполне мог бы классифицировать свой спектакль как мюзикл — так много в нем музыки, песен, танцев. Композитор Г. Гладков — полноправный его соавтор. Чередование напевов в стиле баркаролы и зажигательных современных ритмов — как раз то, что требовалось этой комедии.
Дух пародийности, фарса, откровенной клоунады пронизывает чуть ли не каждую сцену. Вот первая встреча Петруччо и Катарины Укротитель и укрощаемая сражаются до изнеможения, переходя от словесной перепалки к фехтованию и прямой потасовке. А знатные синьоры, укрывшись за цирковой решеткой, следят за поединком с азартом участников КВН. Кажется, примеров достаточно, чтобы у читателя возник вопрос: а Шекспир ли это? Похоже, пьеса понадобилась театру лишь для того, чтобы скрепить ее сюжетом, мозаику музыкально-юмористического ревю.
Но не спешите отлучать этот спектакль от классики.
Дело в том, что у постановщика — н.а. РСФСР И. Владимирова есть могучий союзник. И это не кто иной, как Шекспир. Парадоксально, но факт: постановка во многом эквивалента пьесе. Не букве ее, а духу. Перечитаем пьесу. Шекспир начинает ее интермедией, в которой представляет актеров и ставит в известность, что они разыграют "веселую комедию", "презабавную вещицу". Разве не определяется этим и общий характер представления, и его форма — подчеркнуто театральная, условная? Вспомним: ту же смысловую нагрузку несет и пролог спектакля.
Пьеса насыщена забавными проделками, веселыми розыгрышами. Не кто иной, как Шекспир, "приземляет" своих знатных синьоров, сближая их с персонажами народной комедии. Именно отсюда — фарсовый, "балаганный" характер спектакля. Вопрос лишь в том, не растворилась ли в комиковании основная проблема пьесы. Речь в ней — о правах женщины.
Шекспир решал эту проблему с позиций гуманного и жизнерадостного искусства эпохи Возрождения. Увы, об эмансипации женщин в то время и не помышляли. В пьесе Петруччо действительно укрощает строптивую , ибо Шекспир был убежден в том, что только покорность , послушание женщины "сулит любовь, покой и радость" в семье.
Однако смысл пьесы неизмеримо глубже этой элементарной формулы. Петруччо и Катарина — яркие личности, и союз их не случаен. Совершенно прав ,на наш взгляд, литературовед А.Смирнов, который писал: "пьеса — и в этом ее глубокое, передовое для той эпохи значение- утверждает идею не равноправия, а равноценности мужчины и женщины".
Театр не забыл о проблеме. Жанр представления определяет приемы актерской игры. Ее обязательные краски в данном случае — резкое преувеличение, буффонада. С блеском используют их в спектакле, чтобы обыграть строптивость Катарины. Она обстреливает глупых женихов Бьянки из рогатки, набрасывает на сестру аркан и так далее. Но эти "фокусы" не должны заслонить от нас сути образа, созданного народной артисткой РСФСР Алисой Фрейндлих. А он достаточно глубок.
Да, ее Катарина — сорвиголова, своенравная и острая на язык девчонка, явно испытавшая влияние "улицы". Но против кого направлена строптивость? Против жеманницы-сестры (арт. Т. Яковлева), ее женихов. По существу это- средство утверждения собственной независимости и осмеяния глупцов. Наглость Петруччо вызывает у Катарины яростный протест, но и незаурядность этого человека она замечает моментально.
И вот Катарина в доме мужа. Он разыгрывает спектакль укрощения, порой весьма болезненный для нее. Вначале Катарина растеряна. Но она не может не оценить остроумия "укротительских" методов Петруччо. Она размышляет. Муж требует покорности? Досадно. Но она любит его, он умен и интересен: строптивость тут ни к чему. Что ж, она согласна включиться в игру. Здесь нельзя не сказать, что актриса великолепно владеет палитрой эксцентрического мюзикла. Песни ее Катарины — это и "крик души", и блистательная пародия на вокально — эстрадные штампы. А о согласии "подчиниться " мужу она сообщает лихим пиратским танцем.
Финал. Катарина — сама кротость. Но "ангельское терпение" ее так нарочито, что смешит даже Петруччо. С лукавым пренебрежением — как очевидную чушь — произносит она монолог, призывающий жен к смирению. Укрощения не произошло! А чтобы у зрителей не оставалось на этот счет никаких сомнений, Катарина показывает очередной "номер". Рывок веревки, и шеренга мужчин ,блаженно внимавших ее словам, оказывается перед ней на коленях.
Здесь, на наш взгляд, раскрывается "сверхзадача" спектакля. Не для того ли высвечивал в нем театр приметы нашего быта, насыщал мизансцены стремительным темпом, чтобы подчеркнуть современность своих героев, утвердить идею неукротимости сегодняшних Катарин?
И все же увлечение буффонными средствами в этом спектакле представляется чрезмерным. К концу его они начинают приедаться. Хочется, чтобы "карнавал" время от времени утихал, даря возможность побыть с героями наедине, услышать биение их сердец.
Эти затишья могут пригодиться хотя бы для того, чтобы сделать более ощутимой "мелодию любви" Катарины и Петруччо, которая, скажем прямо, звучит довольно слабо. Предвижу возражение: в пьесе нет лирических сцен. Но так ли это? Разве, например, знаменитый монолог Катарины ("Муж- повелитель твой, защитник, жизнь твоя") не есть страстное признание в любви? В спектакле — в соответствии с его замыслом — этот монолог звучит иначе. Что ж, можно поискать другие пути. Думается, спектакль выиграет, если достойное место в нем займет любовь.
"Укрощение строптивой" в постановке театра им. Ленсовета — событие незаурядное, одна из тех работ, что ведут разведку новых путей в сценическом искусстве. Не все в этом спектакле бесспорно. Но он убедительно доказывает: смелый поиск точек соприкосновения классики с сегодняшним днем не только не "разрушает" литературную основу, но наиболее близок ей по духу, способен усилить ее воздействие.
автор В. Гохфельд
"Тюменская правда" 11 июня 1976 г.
