Золотые ювелирные изделия www.versal.gold.
Любительница абсента
Помните этих "любительниц абсента", содержательниц "салонов" на полотнах Пикассо и Тулуз-Лотрека? Впалые щеки и грудь, острые локти, отсутствующие глаза — какой контраст с пышногрудыми, обнаженными красотками, положенными "заведениям" по штату! Эстетика безобразного, вошедшая в западное искусство 20 века, помимо всего прочего, помимо резко демократических и социальных тенденций, принесла с собой позицию отчуждения. Несоответствие человека — делу и дела — человеку.
Странный контраст обнажает не странные, напротив, — узаконенные обстоятельства. Современное искусство любит такие контрасты. Вот и хозяйка заведения "Друг нищего" — Селия Пичем, какой ее увидела Алиса Фрейндлих, словно сошла с картины Пикассо или Лотрека. Сидит, винтом переплетя ноги, подперев подбородок и опустив веки. Ходит как тень, пошатываясь от усталости и вина. Спина сутулая, впалая грудь, выцветшие волосы собраны кукишем на затылке. Ко всему на свете безразличная, давно разучившаяся реагировать на события внешнего мира. Просто удивительно, каким ветром ее сюда занесло... Наверное, когда-то очень давно господин Пичем решил взять в свой притон "порядочную девицу" в качестве жены и хозяйки дома., дабы создать себе видимость респектабельности . а "порядочную девицу" возможно увлекла "экзотика" заведения, где свободные нравы, где не читают мораль за выпитый стаканчик вина и за лихой канкан. Но очень скоро "экзотика" обернулась прозой. Заведение Пичема оказалось обычной торговой точкой, извлекающей выгоду не из продажи цветной капусты, а из спекуляции человеческим убожеством. С этим открытием надо было или порвать, или сжиться. Селия сжилась и превратилась в госпожу Пичем — механический придаток фирмы. Госпожа Пичем — второстепенный персонаж в "Трехгрошовой опере", чаще всего даже малозаметный. Здесь — это персонаж главный. Десятка два реплик и три-четыре песенки, но, как только эта худенькая фигурка, ползущая по сцене словно червяк, в своем узком зеленом костюме, вы уже не можете оторвать от нее глаз. Это какое-то актерское волшебство! Все вам интересно в этой фигурке: вы легко разгадываете ее прошлое, ее закулисную жизнь, даже ее будущее. Но посмотрите, как преображается это равнодушное, полупьяное существо в те короткие мгновения, когда Брехт поручает ей спеть вставной зонг обобщающего свойства. Куда девалась вялая сонливость!! Проснулся темперамент, поднялись веки, зазвучал голос. Перед вами не просто та молодая "порядочная девица", но и сама Алиса Фрейндлих, прекрасно поющая и прекрасно понимающая назначение и смысл Брехтовских зонгов. Свобода этого переключения обнаруживает мастерство современной актрисы. В этом спектакле, пожалуй, впервые становится понятным, почему Брехт поручил так много зонгов петь именно госпоже Пичем. Здесь она — единственный персонаж истинно эпического плана, отчужденный не только от "дела", но и от любой игры интересов. Другие тщатся урвать что-то от жизни: Полли рвется замуж, Мекхит и Пичем — гонятся за деньгой. У каждого свой драматический интерес. Только госпоже Пичем ничего не надо. Разве что рюмку коньяку или понюшку кокаина, чтобы забыться, впасть в привычное сомнамбулическое состояние. Даже в поимке Мекхита она участвует механически, без всякого азарта. Накинет драное "страусовое" боа, нелепую шляпу с пером, вооружится зонтиком и пойдет, покачиваясь, словно ее кто толкнул в спину. Безропотно и безразлично, как колесико заведенной машины. Так же механически будет оттаскивать она свою дочь Полли от тюремной клетки, где сидит Мекки-Нож. При этом, прощаясь с Мекки, фривольно вильнет задом, так, между прочим, ни на чем не настаивая. Она моет, когда надо, и канкан сплясать, без натуги, на полудвижениях, словно говоря: " вам нужен канкан — извольте. Мне он не нужен". Ведь участвует она в этой жизни лишь своей верхней оболочкой, а что там копится в ее душе, это пока скрыто от нас. Пока она не запоет песню, здесь в ее огромных глазах и надорванном голосе проступит и страсть, и горечь, и ненависть к "обстоятельствам", которые всегда "не таковы"! Вот эта двойная, истинно брехтовская жизнь образа, созданного талантом актрисы, и задает тон всему спектаклю театра имени Ленсовета.
И.Владимиров поставил умный, театральный, чуть суховатый спектакль, дал ему графически-жесткое обличье. Он вовсе не стремился, как иные режиссеры, потчевать зрителя опереточной "Клубничкой". В спектакле есть та точная мера вахтанговской театральности, которая сродни Брехту. Она — не в стихии развлекательности, а в той свободе владения образом, которая подымает героя над обстоятельствами. Жаль только, что не все актрисы здесь достигают уровня артистизма, той удивительной грации безобразного, того смелого эксцентризма, которые отличают игру Алису Фрейндлих. Особенно это ощутимо в исполнении роли Мекхита, которого А.Эстрин превращает то в какого-то заурядного Остапа Бендера, то в провинциального соблазнителя дам. При этом забывается, что бандитское облачение здесь служит лишь разоблачению делового буржуазного предпринимательства. Забывают об этом и все прочие бандиты из шайки Мекки-Ножа, когда устраивают своему шефу импровизированную свадьбу в конюшне. Каждый из них играет лишь острую характерность жулика или бродяги. Но за яркой профессиональной маской не разглядишь их истинное служивое, чиновное нутро. А ведь в этом контрасте — весь смысл сцены. Здесь, как почти в каждом брехтовском спектакле на русской сцене, главной проблемой становится актерская. Легко теперь достигнуть условности, обобщенности, метафоричности сценического языка во внешнем облике спектакля. Это перестало быть проблемой. Декорации, музыка, все послушно идут навстречу эпическому театру Брехта. Видно, что и здесь режиссеру, чувствующему своеобразие брехтовской театральности, не составило особого труда дать точный внешний рисунок постановки. Но вот внутренний, актерский рисунок: Не так просто войти в опасные воды условности актерского образа, овладеть резкой социальной диалектикой, раскалывающей человеческий характер надвое. Не так-то привычно жить в образе и одновременно оставаться самим собой, чтобы вдруг смело выплеснуть в зрительный зал свой собственный гражданский гнев. Вот почему "Трехгрошовая опера" театра имени Ленсовета по-настоящему запомнится, наверное, только благодаря великолепной работе Алисы Фрейндлих. Когда вспоминаешь, как, согнутая словно вопросительный знак фигурка, чуть не падая, засыпая на ходу, несет через всю сцену поднос с кофе, когда видишь ее ленивый канкан и трагически умные глаза, понимаешь, что актриса не только отважно выходит за рамки своего прежнего сценического характера, но и совершает подлинное открытие в эпизодической роли. Здесь познаешь нечто новое, еще не познанное, угаданное в жизни, что стоит за сутулой спиной Селии Пичем, жены владельца фирмы "Друг нищего", женщины, что тащит свою жизнь "волоком, как бесконечный шлейф". И тогда чувствуешь, что эта стертость человеческая кричит куда сильнее, чем открытый протест. Что веет обобщением нешуточным от этой вырванной из жизни, смятой индивидуальности, брошенной в грязь, словно половик у двери.
"Театр" №4 — 1967 г.
