https://dx-technology.ru производство кирпича и оборудование. Заправка картриджей замена картриджа.
Интервью к юбилею Открытого театра
Корр.:
- Алиса Бруновна, в давнем-давнем спектакле Ваша героиня Таня говорила такие слова: "Детство продолжается, оно живет где-то там, в другом городе, на другой улице, оно продолжается, но без меня". Я хотела бы вас спросить: продолжается ли для Вас сегодня тот театр, те спектакли, которые Вы играли когда-то на Владимирском,12?
АФ:
- Да, конечно. В общем, это была самая счастливая пора моей жизни. Восточная мудрость гласит: "В десять лет кувшин наполнен на четверть, в тридцать — на три четверти, а в сорок он наполнен до краев". Ну, в обратном порядке он, естественно, пустеет. Так вот — это были как раз те золотые времена, когда кувшин был полон. И вся команда, которую Игорь Петрович собрал, была как раз в возрасте наполнения. То есть было такое звездное десятилетие у театра, которое не вдруг произошло, которое готовилось Игорем Петровичем очень долго и настойчиво, он тщательно собирал труппу, склеивал репертуар и преодолевал то неприятие, которое было в городе. В городе существовал эталонный театр — Большой Драматический — и очень трудно было преодолеть инерцию восприятия. Вдруг какой-то там маленький театрик на Владимирском проспекте начинает привлекать к себе внимание. Вот это вечное опоздание в оценке реальности, оно, конечно, сопровождало театр, и Игорь Петрович в значительной мере надорвался на том, что ему приходилось преодолевать это сопротивление. Сейчас все говорят: "Боже, какие у вас были замечательные спектакли: "Укрощение строптивой", "Дульсинея Тобосская", "Люди и страсти", "Преступление и наказание" (который, кстати, мало кто видел и который очень мало прошел)". Но если поднять старые рецензии, то можно прочесть, какими страшными словами было обругано "Укрощение", а "Преступление и наказание" низведено было ну просто до полного уничтожения. А это были действительно замечательные спектакли. К сожалению, признание к театру пришло тогда, когда театр пошел уже под горку. И это самое печальное: Ведь это был самый пик, самое прекрасное время, когда молодежь ночами простаивала за билетами, и труппа к тому времени была уже довольно единая, сложился ансамбль, который долгие годы собирался Владимировым. Мы очень любили собираться после спектаклей. Знаете, когда в театре хорошо, то какой-то здоровый дух в нем живет, такой хороший, такой молодой, как свежее, только что открытое шампанское. У нас были такие замечательные вечера, капустники, праздники: После спектаклей нам просто не хотелось расходиться, особенно после "Дульсинеи Тобосской". Была просто такая традиция — после этого спектакля мы всегда устраивали посиделки. Они были связаны не с тем, чтобы выпить какую-то там рюмку и закусить капустой или огурцом, нет. Мы говорили о спектакле, мы не могли остановиться, он продолжал жить в нас инерцией того эмоционального наполнения, которое мы испытывали на сцене. И как раз тогда мы пытались сочинить молитву, так мы ее и не сочинили, конечно, но желание было. Она выглядела примерно так: "Дай нам, Господь, силы, чтобы пережить свалившийся на нас успех, удачу и, чтобы удача эта не лишила нас возможности критически относиться к себе". Ведь если в театре в течение сезона выпускают один хороший спектакль, то считается, что театр успешно проработал сезон. А у нас было по два — по три. Это было так страшно, просто страшно. Потому что неожиданно. Просто как ток какой-то из космоса, я уж не знаю: Это длилось не так долго, но это было очень насыщенное время. Мы так любили друг друга, мы так любили жизнь, мы так летали, мы так нуждались друг в друге: Нет, это было замечательное время. И, конечно, в значительной мере это было связано я Геннадием Гладковым, который внес такой хороший ток вот этого вот этого брожения московского, такой хорошей, каламбурной, веселой, талантливой "московской браги". И, конечно, очень они с Игорем Петровичем совпали (идеальное сочетание). По страстям, по любви, по вероисповеданию. Это было именно то, что так любил Владимиров в театре, и к чему так стремился. Корр.:
- Да, это несомненно. Кстати, Игорь Петрович мне говорил, что это Вы ему Гладкова посоветовали.
АФ:
- Да, да, был такой момент. Я как раз тогда посмотрела мультфильм "Бременские музыканты", и обалдела от их хулиганистости, юмора, мелодичности такой, ну просто совершенно заволакивающей. И вот он возник у нас на "Укрощении строптивой". Это была такая удача необыкновенная, такой удивительный творческий тандем. У нас в театре к тому времени было уже много поющих артистов, так как Игорь Петрович всегда испытывал тягу к музыкальным спектаклям. Они были у него и до Гладкова. Это и "Женский монастырь", и "Последний парад", и "Трехгрошовая опера": И вот эта его страсть, она как-то оплодотворилась Гладковым необыкновенно. Поэтому, наверное, родились такие хорошие дети.
Корр.:
- Алиса Бруновна, скажите, а вам приходилось переживать что-то подобное, как в этом театре, хотя бы еще раз в жизни?
АФ:
- Нет, конечно, такое бывает только раз в жизни. Нет, такого не было, конечно. У меня была радость в театре имени Комиссаржевской, но это были еще первые и очень робкие шаги в профессии. У меня, например, была необыкновенная дружба с И. Ольшвангером, он очень много для меня сделал. Я была занята в нескольких его спектаклях, я любила его бесконечно. У нас было удивительное взаимопонимание, а это очень важно в нашей профессии. Но это было все-таки не совсем то. В Ленсовете осуществилось именно то, что я так люблю в театре. Я безумно люблю, когда звучит музыка. Нас обвиняли в том, что мы работаем на кассу, ради какого-то дешевого привлечения зрителя. А я никак не могла понять, почему хорошая музыка — это дешевое привлечение зрителя. Ведь музыка — такое высокое, такое эмоциональное искусство. И мне лично очень жаль, что музыка сегодня уходит из драматического театра, живет самостоятельной жизнью. Когда мы репетировали спектакли без музыки, это было одно. Но как только появлялась музыка, все сразу же преображалось. Я могу говорить про себя, естественно, так вот у меня лично открывались такие клапаны, такие эмоциональные отклики происходили в моем организме, что я даже не знаю с чем это сравнить.
КОР:
- Алиса Бруновна, а Вы — игрок по натуре?
АФ:
- Да, конечно.
КОР:
- Хотелось бы жизнь переиграть?
АФ:
- Поздно, поздно... Кувшин пуст. Это же все необратимо. В моем возрасте не так много ролей, которые я могла бы играть. Как говорится: если бы молодость знала, если бы старость могла. Боже, сколько бы я сыграла ролей, которые недоступны сегодня! А как я в них сегодня все понимаю, сколько я знаю про них... Но я же не могу!
КОР:
- Игорь Петрович сказал как-то, что как только он Вас увидел, то сразу же влюбился. И как в актрису, и как в женщину, естественно. Он считает, что эта встреча была срежиссированна на небесах, что это Бог вас свел. А что Вы думаете по этому поводу? Как это было у Вас?
АФ:
- Не скрою, я тоже влюбилась. Куда тут денешься. Это было, конечно, грешное, но прекрасное время. Но кто без греха — кинь в них камень. Я думаю, что ни Игорь Петрович, ни я не смогли бы определить, что произошло раньше: влюбились мы друг в друга творчески, или по всем остальным статьям. Думаю, что все-таки сначала творчески. Мне жаль только, что когда пошли какие-то личные разрушения между нами, мы не смогли уберечь от них творчество. Но я тоже не знаю, что произошло раньше: Может быть, надлом в творческих отношениях повлек за собой и личный. Это очень трудно определить. Это такая гремучая смесь и прекрасная: и что здесь превалирует, всегда очень трудно понять, и дать этому какое-то разумное определение. Игорь Петрович меня часто упрекал, что у нас не прекращается театр дома. К нам все время приходили люди. У нас была замечательная подруга Полина Владимировна Мелкова — вдохновительница очень многих наших дел (Царство ей небесное!). Я необыкновенное сиротство чувствую с ее уходом. Она была человеком необычайной интеллигентности, доброты, мягкости, с ней было так тепло общаться. Она так умела обходить острые углы, так умела все наладить и привести в гармонию. Так вот у нее на кухне, когда мы приходили к ней в гости, тоже продолжался театр. Мы все время что-то анализировали, придумывали, фантазировали. А сколько у нас вечеров и ночей провели Гена Гладков, Вася Ливанов, Серебряковы, Саша Белинский, который тоже дал очень много Игорю Петровичу прекрасных идей. У него вообще энциклопедическая голова. Игорь Петрович обладал замечательной способностью улавливать и время, и идеи, которые ему давались. Он, правда, любил их пропустить через себя и потом как бы родить свое, неожиданное, но это, наверное, необходимо, чтобы получить собственный творческий импульс. А Володя Сахновский сколько у нас ночей провел (тоже Царство ему небесное!). Вот видите, сколько ушло людей замечательных за это время. Какое-то сиротство очень часто ощущаешь. Он тоже был нашим большим другом.
КОР:
- Вы с Игорем Петровичем вспоминаете одних и тех же людей
АФ:
- Ну, было бы, наверное, странно, если бы это было иначе. Все-таки столько лет мы провели вместе и таких замечательных лет: я не знаю, но, наверное, невозможно вступить в одну реку дважды. И все же я помню эту реку, помню сопротивление потока, помню, что я даже плыла когда-то: И воспоминание это, конечно, питает воображение. Я помню: Я помню:
КОР:
- Алиса Бруновна, чем Вы живете сегодня? Во что верите, а во что уже нет?
АФ:
- Я не верю, что доживу до хорошей жизни. Я понимаю, что родилась неудачно во времени и в пространстве. Потому, что столько, сколько я могла бы сделать, успеть, смочь: Но теперь, когда жизнь уже: теперь я понимаю, сколько я еще не успела сделать. Ну, если взять начало моей творческой жизни — сколько было истрачено сил на ненужное, промежуточное, случайное.
КОРР.:
- Я не знаю, но все же мне кажется, что Вам повезло больше, чем нынешним молодым актрисам. Я на них смотрю и мне их просто жаль. Я не знаю, в чем тут дело, может быть, просто им не дано то, что дано вашему поколению. Вы могли играть на сцене настоящие страсти, любовь, истовство, а они почему-то не могут. В лучшем случае, на сцене видишь имитацию этих чувств. Как Вы думаете, в чем тут дело?
АФ:
- Я не знаю. Трудно, конечно, проанализировать — почему? Если я скажу, что плохо учат в институте, этого будет недостаточно. Это, естественно, много значит в театре, но не это главное. Понимаете, театр требует добровольных самоотречений, а сегодня в жизни все так сложно, зыбко, нестабильно, что молодым актерам вроде бы и не до того. Они получают очень невысокое жалованье, гораздо меньшее, чем, скажем, водитель автобуса. Поэтому вынуждены растрачивать свои силы, свою энергию в поисках дополнительных заработков. И это, естественно, их выматывает. И в театр, на спектакль они приходят усталые, опустошенные. И по-человечески я их понимаю, конечно. Но театр за это мстит. Театр — такой организм, который измен не прощает. Мы тоже жили в трудное время, и тоже получали страшно мало денег. Я помню то время, когда мы начинали работать в театре имени Ленсовета: Тогда мы покупали Владимирову в рассрочку костюм, в рассрочку пальто, телевизор. Когда родилась Варька, мы покупали в рассрочку ковер, чтобы она не ползала по полу. Мы жили на очень маленькую зарплату. У нас не было времени сниматься в кино. Приходилось отказываться и от съемок, и от концертной деятельности, потому что надо было строить театр, а это занимало двадцать четыре часа в сутки. И мы проводили время только в театре, только на Владимирском, 12. Но дело в том, что это были добровольные самоотречения, понимаете? Ведь мы могли тоже принимать все предложения и в кино, и на концерты. Вот кто научил нас этим добровольным самоотречениям — я не знаю. А то, что отречения нужны для того, чтобы работать в театре — это факт. Понимаете, эмоциональный бункер у человека один. И если мы себя расточаем эмоционально в жизни, то на сцену уже почти ничего не остается. А если со сцены не идет живая эмоция, зал, естественно, не заряжается и не посылает на сцену ответную эмоцию, которую я должна была в нем зародить. Это главное в театре — обмен энергетический, эмоциональный между сценой и залом, который никогда не должен прерываться. Если этого не происходит, то театр теряет главную свою силу, и все становится бессмысленным.
КОР:
- Алиса Бруновна, во "Взрослой дочери молодого человека" у героя Бэмса как-то спросили: "Так чего же ты хочешь от жизни?". И он ответил: "Есть такое место, такой переход в композиции Эллингтона. Вот я бы хотел поселиться между двух нот, и там жить". А где бы Вы хотели поселиться из Ваших бесчисленных композиций? Где бы Вам было хорошо?.
АФ:
- Творчески вы имеете в виду?
КОР:
- Творчески.
АФ:
- Я наверное бы поселилась между семидесятым и семьдесят пятым годами на Владимирском,12, и мне было бы там хорошо. Вот это пятилетие, которое нас так окрылило и заставило летать, несмотря на все сопротивления и неприятие театра, это все же было замечательное время.
