https://labocadance.ru оправа для очков vogue спб.
«Я позволяю себе роскошь работать в театре»
Алиса Бруновна Фрейндлих редко соглашается на интервью, полагая, что жанр этот слишком субъективен (театральная рецензия предпочтительнее). Но для нынешней встречи с журналистами повод нашелся серьезный. 18 апреля в БКЗ "Октябрьский" состоится музыкально-поэтический вечер "Гори, гори, моя звезда...", посвященный 40-летию творческой деятельности актрисы, чье искусство, отношение к профессии, чистоту интонации на сцене и вне ее благодарный зритель склонен считать камертоном. Хотя своенравная актерская судьба могла менять театральные адреса, "кодекс" искусства Фрейндлих влиянию внешних обстоятельств не поддавался. Она — звезда номер один на петербургской театральной сцене. И, собственно, само "звездное" определение обретает полноту и истинный смысл благодаря феномену Алисы Фрейндлих. Творческий вечер актрисы пройдет в огромном концертном зале, что неожиданно. Казалось бы, эта форма общения артиста со зрителем предполагает камерность... Но Алиса Бруновна, уходя от вопроса, почему 40-летие творческой деятельности ей суждено праздновать не на театральной сцене, отвергает саму формулу "творческий вечер":
- В принципе я не совсем понимаю, что такое "творческий вечер". Конечно, это и не концерт. Скорее — ближе к спектаклю, потому что в программе есть единство атмосферы и тянется единая интонационная ниточка. Если бы существовал такой жанр "классик-шоу", я бы назвала это так... Программа объединяет поэзию Серебряного века, стихи Цветаевой, Мандельштама, а также романсы, которые "прошивают" эту поэтическую ткань. На сцене вместе со мною петербургский "Кавалер-дуэт", Владимир Балагин и Анатолий Коптев — замечательное сочетание музыкальной одаренности и актерской принадлежности.
...Программа эта зрела очень давно. Я впервые собиралась выступить с чтением стихов Цветаевой, когда отмечалось 90-летие со дня ее рождения. В Малом зале Петербургской филармонии тогда готовили почти закрытый, "полуподпольный" вечер. Должны были приехать Алла Демидова и другие артисты. Но еще существовали эти цензурные запреты. И в обкоме сказали: "Слишком много одиозных имен для одной афиши — Цветаева, Ахматова, Мандельштам..." И вечер не состоялся. Меня тогда зло взяло, и я продолжала читать эти и другие стихи на своих творческих вечерах. Программа постепенно насыщалась, пока не стала чем-то вроде спектакля.
- Название программы "Гори, гори, моя звезда..." не назовешь неожиданным. Почему вы на нем остановились?
- Вечер начинается и заканчивается этим романсом, и мы взяли эту строчку, несмотря на то, что она многократно была использована. Мы решили, что проглотим эту банальность. Хотя был и другой вариант названия — цветаевская строчка "Серебряные дребезги". Но нам показалось, что это сложнее и не привлечет зрителя. Кинорежиссер Ренуар утверждал, что "суммарный возраст зрительного зала", его средний культурный и интеллекутальный уровень — 12 лет. Конечно, зал во время моего вечера будет заполнен не только гурманами от поэзии. Надо, чтобы и иные пришли. Мы их тоже постараемся захватить, завлечь.
- Для своего юбилейного вечера вы выбрали БКЗ "Октябрьский". Насколько, по вашему мнению, удачен этот выбор?
- Меня давно сюда зазывали. Кроме того, есть традиция: почти все юбилейные мероприятия осуществляются здесь. Зал этот симпатичный. Но сначала было страшновато. Мы с "Кавалер-дуэтом" не предполагали, что сможем на такой огромной сцене разместиться так, чтобы не выглядеть как мухи на куличе. В таких залах мы еще не игрывали. Даже московский зал "Россия" как будто меньше.
- Вечер — 18 апреля. Вы действительно пришли в театр в этот день или выбор даты для юбилейного торжества условен?
- На самом деле это произошло 23 апреля. Но в этот день я занята в "Стеклянном зверинце" в БДТ, что тоже можно считать "творческим вечером"...
- Если попытаться оценить минувшее десятилетие, каким оно было для вас?
- Оно было более насыщено ожиданиями, нежели какой-то их реализацией. В БДТ труппа большая, очень много хороших актеров. И если раньше театр ставил четыре-пять спектаклей в год, то сейчас в силу каких-то экономических сложностей — два-три, да и то надрываясь. Ну попробуй сделай так, чтобы ни одному актеру в труппе не пришлось ждать своей роли годами! Поэтому единственно, за что я могу поставить себе пятерку, — это за то, что ни одного года не сидела в пустом ожидании. Я вообще боюсь остановки. Остановка для актера так же страшна, как и чрезмерная работа. Когда артист работает слишком много, он может потерять уровень требовательности к себе. Но если он останавливается надолго, то теряет ощущение самого себя. Возникает страх сцены, неуверенность... Я стараюсь подчинить какой-то логике свое существование, хоть это и не всегда получается. И, конечно, я надеюсь, театр все-таки спохватится и вспомнит, что я после "Макбета" два года ничего нового не делала.
- Как в юбилейном контексте вы оцениваете время, проведенное в другом театре, на другом берегу Фонтанки?
- Это были 70-е годы. Наверное, лучшее десятилетие в моей творческой биографии. Театр Ленсовета. Это было такое замечательное время, которое впоследствии не повторилось. Все, что копилось, и выплеснулось в 70-е. У меня в это время были хорошие роли и замечательное сочетание творческого опыта и хорошей физической формы.
- Вы интересуетесь тем, что происходит в Театре Ленсовета (Открытом театре) сегодня?
- В силу какой-то безумной занятости последнее время, я просто не поспеваю ходить по театрам. Я очень ценю Пази. Он интересный режиссер, о чем можно судить уже по его постановкам в Театре Комиссаржевской. Надеюсь, что он сможет сделать этот театр. Сегодня там происходит то же, что и в БДТ после ухода Георгия Товстоногова, чья мощная энергетика была в самом пространстве театра... Сегодня у БДТ сбивчивая такая кардиограмма. Тимур Чхеидзе пока может ставить здесь один спектакль в год. Много приглашенных режиссеров. Каждый пришедший диктует свою волю, находит своего художника. Театр работает очень сбивчиво. После ухода Товстоногова должно пройти время, прежде чем это поле начнет родить новые посевы.
- Алиса Бруновна, большой интерес вызвала ваша работа с Театром Романа Виктюка, спектакль "Осенние скрипки". Насколько эстетика этого театра оказалась близкой вам?
- Хотя у Виктюка труппа очень маленькая и молодая и на серьезные роли он, как правило, приглашает актеров из других трупп, Театр Виктюка существует. У него своя эстетика — такая вакханалия театральности на сцене. Меня подобная "карнавальность" всегда интересовала. Это было свойственно и Владимирову тоже. Немного в другом плане. Он ведь первым, еще до Захарова, стал ставить отечественный мюзикл. Но потом на Владимирова навалилась пресса с упреками, что он идет на поводу у зрителя, работает на кассу... А с Виктюком работать трудно, но безумно интересно. Были сначала моменты, когда мне даже захотелось бежать. Но потом я поняла, что он ищет глубины в той же мере, в какой это интересовало Владимирова, Товстоногова, режиссеров, с которыми я работала с наслаждением. После того как я почувствовала, что Виктюк этим владеет, стало легче ощущать себя в организме его театра. И сейчас, когда спектакль готов, я тоскую по репетициям.
- Как вы относитесь к антрепризе? И разделяете ли мнение, высказанное Михаилом Боярским, что в нынешних сложных экономических условиях это путь спасения для театра?
- Я разделяю это мнение только отчасти. Потому что все-таки исповедую репертуарный театр. А антреприза — это эксплуатация спектакля до тех пор, пока, как говорится, не возникнет икота. Может быть, театры такого статуса более популярны и жизнеспособны. Но меня как-то спросили: вы столько работаете вне театра, зачем он вам? И я ответила: я выступаю вне театра, чтобы позволить себе роскошь работать в театре. Ведь наш репертуарный театр не дает возможности нормально жить. Вы знаете, какие там зарплаты! И все-таки театр — это лаборатория, только там актер развивается и растет. Увы, он недостаточно сегодня поддержан государством... ...Все сегодня очень сложно, и временами страшно. И я не могу не присоединить свой голос к тем, кто оценивает многое из того, что происходит, негативно. Я никогда не находилась раньше в таком беспокойстве за своих детей и внуков, и за себя тоже. Я устаю от этого страха, который постоянно присутствует в моей жизни. Но зато есть надежда. А в совдеповские времена даже надежды не было, что хоть что-нибудь переменится. Я не унываю, но мне кажется, я слишком часто прошу Бога о благополучии своих близких. Он не может столько сделать.
