Финал
Ее голос неподражаем и узнаваем сходу. Ее актерская игра бесподобна, хотя у нее самой к себе в кино есть претензии. Как у всякого большого мастера. Однако нам, зрителям, ее работы кажутся филигранными, ее талант — неоспоримым. Одна, казалось бы, беда — на интервью Алиса Фрейндлих не соглашается порой годами. Но для нас, замечательная актриса и удивительный и светлый человек, Алиса Бруновна сделала то самое редкое исключение. Это было единственное интервью, которое, будучи на гастролях вместе с БДТ им. Г.А.Товстоногова в Минске, дала Алиса Фрейндлих.
ЛУЧШЕЕ ЛАКОМСТВО ДЕТСТВА
-- Алиса Бруновна, вы же росли в блокадном Ленинграде. Что вам помнится из детства?
-- Абсолютно все, как будто это было вчера. Детская память такая цепкая на что-то яркое и значительное, что иногда вчерашний день помнится хуже, чем какие-то эпизоды из детства. Кстати, как раз в Минске живет семья моего двоюродного брата, с которым мы прожили это блокадное время бок о бок. Тогда бабушка объединила нас всех вокруг себя. Она была человеком очень дисциплинированным и стойким — именно она организовала нас так, что мы все-таки остались жить на этом свете.
-- Читал, что вы в то время постоянно хотели есть и, кажется, даже муку таскали из тумбочки.
-- Муку? Если бы она была, может быть, я бы ее и таскала... (Смеется.) Я как раз позавчера была в гостях у моего брата с его семейством, и как лучшее лакомство мы вспоминали студень из столярного клея.
-- А что еще помнится?
-- Поскольку мы были еще детьми, бабушка на улицу нас особенно не выпускала. Помню только, что иногда ходила с ней набирать чистого снега, чтобы, растопив его, получить воду. Ведь ходить за водой на каналы или на Неву в проруби нам было не под силу. Тем более, что нас было трое — я и мои брат и сестричка, которой только-только исполнился годик... Помню, как молодые наши мамы ходили на гильзовый завод, где они получали эдакую похлебку: суп — я не знаю, как он назывался, дрожжевой, по-моему, суп. Этой похлебочкой и удовлетворялись, а свой хлеб оставляли нам, детям. Еще помню, как утречком мама с молодой моей тетушкой выкупали этот хлеб, но только за один день — бабушка не разрешала выкупать за второй день. А очень многие, купив хлеб вперед, тут же съедали его и потом умирали от голода. Бабушка же держала дисциплину и выдавала нам по маленькому кусочку, 125 грамм на человека в день, по часам, то есть этот кусочек делился на еще меньшие кусочки. Были еще и так называемые талоны на "жир". А так как масла не было, на детскую карточку нам выдавали рыбий жир. Однако даже при всей отощалости организма я все равно не могла его пить (смеется) — у меня сразу наступало отторжение... Помню, жгли в буржуйке мебель, книги. Чтобы как-то отапливаться. Помню, что мы даже играли в какие-то неказистые игры: тетушка, уходя утром на работу, рисовала нам на бумаге какие-нибудь рисуночки, и мы должны были к ее приходу нитками их вышить. Это чтобы мы чем-то занимались, то есть своего рода трудотерапия... Когда я уже пошла в школу — это был 1943 год, и чуть-чуть наметился просвет в блокаде, -- мы ходили по госпиталям и давали концерты — пели раненым песенки. Уже в 1944 году помогали старушкам, которые не могли вставать: помогали с дровишками, убирать.
-- Детство у вас было голодное. Вы потом долго еще не могли наесться?
-- Наверное, это осталось и по сей день: я не могу, когда у меня в доме пусто. Я начинаю нервничать, если я не успела (смеется) загрузить холодильник, даже если еда мне совершенно не нужна. Может быть, это и не связано с теми годами. А, может, как раз сейчас это и откликается где-то там, на периферии мозга и памяти.
ПРА-, ПРА-...
-- Вы же из этнических немцев. Многие ли ваши родственники пострадали в те годы?
-- Были репрессированы и погибли отец и мать моего брата, живущего в Минске. В результате он остался сиротой. Сначала заботу о нем взяла наша с ним тетушка -- она была сестрою его и моего отцов, то есть мы двоюродные брат и сестра. Но потом ее выслали. Тогда же, по пути в эвакуацию, в эшелоне, умерла бабушка. Вернее это была не эвакуация, а высылка.
-- Куда высылали?
-- В Сибирь. Когда же тетушка вернулась, ее тоже репрессировали — посадили по 58-й статье за то, что покинула местопоселение. Заботу о ее дочери взял на себя отец, бывший морским офицером и воевавший на Ханко. Моего же двоюродного брата Эдика, поскольку у него не было ни папы, ни мамы, усыновили бабушка с дедушкой — те, что помоложе. Так что, будучи моим братом, он внезапно стал моим дядей. (Смеется.) Это был очень умный шаг. Он соответствовал духу той клановости, которая царила тогда в поселении петербургских немцев. Мы ведь общались меж собою, у нас и религия была лютеранская, и культ немецкого языка существовал. То есть о национальных связях петербургские немцы не забывали несмотря на то, что бабушкино поколение было, по-моему, уже пятым или шестым в Питере. А наше, соответственно, восьмым или девятым -- точно я не могу проследить все корни. Помню только, что могила какого-то нашего пра-, пра- находится на Богословском кладбище, и там на плите указан тысяча семьсот какой-то год.
-- А вам известно, как ваши предки попали в Петербург?
-- По одной линии знаю — по линии бабушки. Это семейство Зейцев...
-- Как, простите?
-- Одни носили фамилию Зейц, а другие — Зейтц. Это за давностью произошли паспортные ошибки. Но, во всяком случае, в этом семействе были стеклодувы. И когда Екатерина организовывала под Питером стекольный завод, она как раз приглашала специалистов по этой части. Таким образом и попали в Россию бабушкины предки. А что касается деда Фрейндлиха, то я, честно сказать, даже не знаю, где начало этому роду, поскольку очень мало сохранилось его родственников. Какие-то боковые ветви мы еще проследили. Так, один из прапрапрадедов был провизором при царском дворе, а другой — садовником Царскосельского парка императорского двора.
-- А стеклянной посуды тех времен у вас нет?
-- Есть стеклянный шар с монограммой. Там как раз указаны инициалы одного из первых Зейцев: "А. S.".
ПОКЛОН СОБСТВЕННОМУ ДОСТОИНСТВУ
-- Что до Петербурга: думается, что коренных петербуржцев всегда отличали интеллигентность не только в том, как и что вы говорите, но и то, с каким достоинством живете. В отличие от москвичей. Согласитесь ли?
-- Пожалуй, что да. Потому что Москва, несмотря на свои давние столичные функции, все-таки была более купеческим городом. А Питер с момента своего столичного статуса был неким оазисом культуры и науки.
-- Был культурной столицей России.
-- Да. Но я не знаю, можно ли город сегодня так именовать — теперь эта столица пребывает в некотором запустении, потому что Москва очень сильно потянула на себя одеяло. И коммерческий дух сохранился в Москве в большей мере, чем в Питере. Хотя, как известно, такой взгляд на жизнь в достаточной мере развращает.
-- Вас также всегда отличало вполне осязаемое и даже зримое достоинство. Но жить с достоинством тяжело ли?
-- Конечно, достоинство можно в себе и воспитать, а можно с ним родиться. Но мне кажется, что это настолько естественно и органично... Однако если это вычитывается, то слава богу. Во всяком случае, не мне судить об этом. Я не размышляю на эту тему... Это все равно как дышать — что ж тут?.. Особенных усилий для этого, наверное, не требуется.
-- Но чувство достоинства было в вас воспитано или вы с ним родились?
-- Если оно есть, то, наверное, я с этим родилась, потому что специально никогда не занималась тем, чтобы в себе его воспитывать. Может быть, сохранить какую-то независимость, которая тоже есть составная достоинства? Вот на это усилия потребовались.
-- Независимость от чего?
-- От каких-то нажимов, обстоятельств. Я — человек — верующий отродясь. И когда меня принуждали вступить в партию, я этого не сделала, поскольку это мне казалось несовместимым с верой. Я всегда стараюсь устоять, когда меня понуждают сделать что-то такое, что было бы против моих убеждений. Это, наверное, и есть поклон собственному достоинству.
АЛИСА-АЛЕКСАНДРА
-- Вы — человек воцерковленный или же, как кто-то сказал, из той породы интеллигентов, кто предпочитает обращаться к Богу без посредников?
-- Я тоже считаю, что церковь — это просто такая надстройка. Конечно, церковь людям нужна, тем, кто, в общем-то, хочет быть ведом, что ли. И хотя надстройка надстройкой, но туда люди ходят все-таки с какими-то своими просьбами и благодарностями. Значит, церковь хранит всю эту энергию — энергию возблагодарения. Вот почему икона носит такой магический характер? Потому что ее о чем-то постоянно просят, за что-то благодарят. И как раз тот, кто просит, и получает эту энергию благодарения. А обмен энергий, безусловно, присутствует — я просто уверена, что все в нашем мире, особенно в области эмоций, замешано на некоей определенной энергии. Что же касается каких-то церковных ритуалов, то они, если вдуматься, тоже замешаны на здравом смысле. Хотя, наверное, излишняя пышность нашей православной церкви... Лютеранская более аскетична и независима. Там происходит один чистый разговор, без украшательства. Но так как народ, в общем-то, разнороден, и есть люди, которые по своему развитию и уровню пребывают в состоянии детства, то эти игрушки им, наверное, нужны. Впрочем не знаю, может быть, я грешу, когда так говорю. Однако мне кажется, что такая надстроечная пышность... В детстве по секрету от комсомольцев-родителей я благодаря бабушке была крещена как раз в лютеранскую церковь. Но поскольку почти все лютеранские церкви были потом закрыты, и дети мои, и внуки уже крещены в христианской религии, и я сама перекрестилась в православие. И теперь я — Александра по крещению. Однако я не слишком щепетильна на сей счет, так как не очень-то дисциплинированно отношусь к церкви. Хотя если мне надо что-то попросить, я, надеясь на энергию благодарения, которой и наполнен храм, тоже иду туда. Но в таком штатском или дежурном общении все-таки обхожусь без этого. Впрочем я же постоянно нахожусь в общении с Космосом. Но это очень сложная тема. Да и не хотелось бы на этом особенно останавливаться. Скажу лишь, что мне представляется, что Бог — это же не дедушка Саваоф с бородой, восседающий где-то там в облаках. Это тоже из разряда энергетической субстанции. И все благое, что и происходит на земле, оно, будучи суммированным неким космическим центром, затем незримо присутствует где-то в эфире. И если человек во что-то очень сильно погружен, если он хочет что-то для себя уяснить, тогда в нем работает соответствующая антенна, которая и притягивает к себе необходимую информацию, эмоцию и т.д. Таким образом и происходит энергетический обмен. Но для этого нужно внутренне себя организовать. Однако это вовсе не значит, что каждый из нас подвешен за какие-то ниточки — нет, просто каждый получает именно то, чего он достоин.
ЭШЕЛОНЫ СТРАСТЕЙ И ПРИВЯЗАННОСТЕЙ
-- Часто ли жизнь посылала вам испытания?
-- Не знаю — часто ли, но посылала. А как без этого?.. Однако сейчас вы меня спросите, какие именно испытания?.. (Смеется.) Не могу припомнить, поскольку все вспоминается по аналогии, по каким-то жизненным рифмам.
-- Ну, положим, читал, что у вас был период, когда вас приглашали в кино, но не снимали — говорили, что вы не киногеничны. Вы переживали?
-- Совсем нет, потому что у меня был театр, который всегда был главной моей любовью и страстью. А кинематограф был для меня уже во втором эшелоне моих страстей и привязанностей. И потом, я же вижу себя в зеркало... Да, немножко было обидно. Но это чувство быстро проходило, поскольку в театре я работала всегда очень много. И интересно работала.
-- Но правильно ли будет сказать, что ранний успех — это не про вас?
-- Неправильно. Если иметь в виду кинематограф, то, может быть, вы и правы. Но я же, повторяю, театральная актриса и в кино я — пришелец. Поэтому и не могу судить по кино о том, как сложилась моя судьба. Хотя кино и сообщает актеру значительно большую, чем театр, популярность. Тем не менее, у меня еще с первых шагов все было как-то очень удачно и заметно. Начиная с институтского дипломного спектакля, сразу зашелестевшего по театральным ушам. (Смеется)
-- Однако если брать в расчет всесоюзный успех, то он начался после рязановского "Служебного романа"?
-- Если говорить о кино, то, конечно.
КОГДА НЕ ВО ВЛАСТИ...
-- Где-то читал — уж не знаю, верно ли были переданы ваши слова, -- что вы не любите себя в "Служебном романе", раздражаетесь. Это так?
-- Нет, это ошибка. Поэтому я и не люблю давать интервью — иногда какая-то мысль, выползая из контекста, вдруг становится совершенно иной... Это неверно. Я вообще в кино себя не люблю, потому что тут я не властна. В театре — другое дело: если что-то немножечко не дозрело, то у меня есть жизнь спектакля, в которой я абсолютно властна и могу дойти до, так сказать, нужной цели. А в кино то, что снято именно в это мгновение такого-то числа в такой-то съемочный день, — это уже не мое, это подвержено каким-то монтажным делам, находится во власти режиссерских ножниц и т.д. Я не властна над этим. Поэтому и не люблю. Когда смотрю себя в кино... Есть, конечно, мгновения, которыми я бываю удовлетворена. Но в целом мне кажется, что вот тут немножко недоделано, там немножко не хватает! Ах, вот это надо было иначе! Когда все уже сложилось в одно целое, тогда и становится понятно, где какой пробел, пропуск, где что-то не дозрело.
Что же до "Служебного романа", то он как раз оказался в очень хороших и очень бережных режиссерских руках. Правда, я там с финалом не согласна, с этой жуткой дракой. (Смеется.) Но я говорила об этом Эльдару Александровичу, он со мной не согласился. Видимо, у него были свои жанровые соображения.
-- Почему вы были не согласны?
-- Мне кажется, он нарушил некие каноны узнаваемости и правды, чем этот фильм, что ли, и притягателен. Хотя, может быть, жанр и диктовал режиссеру...
-- То есть так в жизни не бывает?
-- Да. Здесь есть какое-то нарушение, переход черты дозволенного.
ЗАДАЧНИК ПРОФЕССИИ
-- А помните ли впечатление, когда впервые увидели себя в кино?
-- Да нет, не помню. Это было давно. Нас еще в институте, на последних курсах, приглашали в какие-то эпизодики, на какие-то небольшие рольки. Например, в 1957 году был такой фильм -- "Город зажигает огни", где снимался еще молоденький-молоденький Борисов. Сюжет такой: фронтовики возвращаются с фронта и поступают в институт. А моя героиня, Зина Пичикова, только-только окончила школу и теперь — репетитор у этих самых усатых-бородатых и запыленных войной мужиков. Милая такая ролька, симпатичная... Потом был фильм "Повесть о молодоженах", где играли молоденький Женя Леонов и Анатолий Кузнецов. Все это годы 1957-й и 1958-й.
-- Но почему спросил: читал, что Михаил Жаров, увидев впервые себя на экране, плакал, а Евгений Миронов хохотал от ужаса. Каждый ведь видит себя иначе, чем окружающие.
-- Это верно. Когда я смотрю на себя, порой думаю: боже, как оператор не очень-то постарался, чтобы свет поставить более толково! Но главное, повторюсь, не это, а чувство досады, что роль мне уже не подвластна.
-- А вас не смущает, что театр-то по сути сиюминутен — он здесь и сейчас?
-- Нет, как раз я считаю, что это главное его достоинство. Как это может смущать, если это единственная притягательная сила — то, что он сиюминутен?.. Вы имеете в виду, что ничего не останется?
-- Безусловно. Например, о вчерашнем спектакле можно теперь только рассказывать.
-- Но это во многом зависит, конечно, еще и от тех, кто сопутствует театру — я имею в виду критиков, искусствоведов и т.д. Но сейчас появилась такая, что ли, тенденция брать у актера интервью и совершенно не писать никаких актерских портретов, хотя это входит в параметры этой самой профессии критика-театроведа. А если и пишется критическая статья на спектакль, то либо она бездоказательно хвалебная, либо бездоказательно ругательная. Поэтому ничего не останется, конечно... Когда еще училась, я всегда с большим интересом читала актерские воспоминания, тем более что это еще одна из значительных частей актерского обучения, потому что именно из мемуаров в том числе можно почерпнуть какие-то крупицы ремесла. Не знаю, как учат сейчас. И хотя меня и зовут преподавать, но для этого надо бросить театр, поскольку преподавание — тоже ответственное занятие: нельзя навещать своих студентов раз в месяц — пусть они сами развиваются, это непристойно. Бросать же театр мне не хочется. Сами же мы еще застали ту плеяду учителей, которые исповедовали понятие ремесла как самое важное составляющее актерской профессии. Именно ремесла, поскольку задачник есть у каждой профессии. А все остальное — это уже что Господь дал.
-- Но хорошим артистом можно стать или все-таки надо родиться? Ремеслу ведь можно выучиться.
-- Можно. Если Бог не вдохнул... Нет, конечно, хорошо бы родиться...
-- А если не вышло?
-- Если не вышло, а есть только безудержная страсть к этому делу, тогда надо овладеть ремеслом так, как никто. Скажем, у моего педагога, Бориса Вульфовича Зонна, за все время его выпусков есть энное количество звездочек. Правда, он давно умер, и его ученики — уже зрелые взрослые актеры, иные из них уж старенькие. Но зонновского ученика всегда можно отличить в общей массе именно по владению профессией, ремеслом. В этом тоже есть свое достоинство. Кто-то сказал — не Хемингуэй ли? — что высшее достоинство человека — это хорошо делать свое дело. Так вот, если Бог в тебя не вдохнул таланта, но ты хорошо делаешь свое дело, тем самым ты все равно уже занимаешь достойное место в профессии.
ТОПЛИВО ДЛЯ ТЕАТРА
-- Алиса Бруновна, у вас, вероятно, вся жизнь — это театр и еще раз театр?
-- Ну, нет. Должна вам сказать, что не только. Потому что если только театр, театр, то где же брать топливо для театра? Все-таки жизнь есть тот самый, что ли, бункер, из которого и черпаются нужные для театра эмоции, наблюдения и какие-то внутренние прозрения, что ли. Откуда, как не из жизни? Это ж нельзя сидеть и выдумать. Если ты не живешь полноценной жизнью со всеми ее плюсами и минусами, откровениями и страстями, страданиями и радостями, то твой запасник не наполняется, и ты ничего оттуда не вытащишь и ничего не срифмуешь. И хотя память, когда она не востребована, находится, в общем-то, в состоянии спящем, но едва нужна какая-то рифма из твоих житейских наблюдений или эмоции зрительного либо слухового ряда, она моментально выбрасывает из своих запасов именно эту необходимую тебе рифму.
-- Когда-то поразила мысль у Пастернака: "Человек рождается для того, чтобы жить, а не готовиться к жизни"...
-- (Смеется) Не поспоришь с этим.
-- Очевидно, вы из того числа, кто живет, простите за тавтологию, живя?
-- Нет, конечно. Куда готовиться-то? Мне надо готовиться уже к смерти, а не к жизни. (Смеется.) Я же понимаю, что жизнь не бесконечна, и я уже приближаюсь к этой черте. Поэтому сейчас чаще думаю о том, что меня ждет за чертой, нежели... К чему готовиться? К жизни? Как к жизни? Она уже почти прошла. Что к ней готовиться? Сколько успела приготовиться, столько и приготовилась. (Смеется)
-- А вы не торопитесь с выводами?
-- Нет. Я здраво смотрю на эти вещи.
-- Но вот у меня стойкое убеждение, что душой вы по-прежнему молоды...
-- В том-то и трагедия. Это нам еще наш педагог говорил: если бы молодость знала, если бы старость могла. Вот в этом диссонансе как раз и заключена трагедия: когда ты много знаешь и многое накопил за жизнь, но реализовать уже не можешь — твоя физическая данность находится в противоречии с душевными потребностями и желаниями. Ты только можешь включить здравый смысл и, насколько это возможно, как-то сбалансировать это. В этом и заключена главная драма стареющего человека — когда душа не поспевает за физической оболочкой. Хочется взлететь, а уже не взлетается...
КОГДА ВНУКАМ НЕ ВЕЗЕТ
-- Все равно не могу, извините, представить вас бабушкой, вяжущей чулки, поющей колыбельные и втайне от родителей кормящей внуков сладким!
-- Нет, украдкой от родителей сладости я даю. Но чулок не вяжу... (Смеется.) Вообще говоря, дочке моей в свое время не очень-то повезло с мамой, поскольку я слишком много работала. Внукам тоже несильно везет, потому что я еще не "вызрела" и к тому же очень востребована в театре, то есть я не очень-то хорошая им бабушка. Я не слишком много уделяю им времени и внимания, хотя безумно их люблю. Но мне вот кажется, что я еще не доела собственный пирог, я имею в виду, не исчерпала все, что могла сделать в профессии.
-- Поэтому на покой еще рано?
-- Да, хотя извне мне все время приходится убеждаться, что многого я уже не могу.
-- "Извне" — что вы имеете в виду?
-- Ну, как... Я уже очень многих ролей не могу играть. Премьер же в театре все меньше. К тому же если вы пробежитесь хотя бы по той драматургии, которую помните, тогда убедитесь, что интерес драматурга к судьбе, находящейся в центре пьесы, в основном заканчивается где-то на сорокалетнем возрасте героини, правда? Очень мало пьес, где есть возрастные интересные и полноценные роли. Потому-то паузы между премьерами в театре все увеличиваются. Да и в большом кинематографе не возникает потребности во мне. А в сериалах... Ну вот, если только придумает кто-то какую-то возрастную роль, в которой можно было бы полакомиться...
-- Вы имеете в виду сериал "Женская логика"?
-- Да-да. Но были и другие предложения. Однако мне не хотелось в них участвовать, поскольку очень уж кровавые они были. (Смеется).
О ГУДКЕ И ПРИСВИСТАХ
-- У вас удивительная интонация, емкие и одновременно лаконичные фразы. И вам, кроме того, есть что вспомнить. Почему же вы не обратитесь к написанию воспоминаний?
-- Потому что это тоже требует сосредоточенности и погружения. А никогда нельзя заниматься делом, распыляя себя... Я уже по разным поводам вспоминаю эту аналогию: если паровой котел имеет несколько дырочек, то гудка не будет — получатся лишь какие-то присвисты. Хотя мне и говорят: "Ай, ну что вы волнуетесь?! Ну, посидим с вами, поговорим и запишем". Но это же несерьезно. Мне самой надо погрузиться в это. Либо даже не обращаться к этому.
-- А, может, вот еще какое можно найти объяснение: после того, как Василь Быков написал книгу своих воспоминаний, его друг поэт Геннадий Буравкин сказал: "Я понял, почему Василь написал воспоминания: он почувствовал, что постарел". Сам же Буравкин воспоминаний не пишет, поскольку не ощущает себя старым. Думаю, что это к вам тоже относимо.
-- Ну, не знаю. Папа сел за воспоминания, когда ему было уже под восемьдесят. Он долго с этим возился и был страшно увлечен. Но у него была другая ситуация: он мог бы быть востребован до последнего дня, если бы не был глухим — он потерял слух в районе семидесяти пяти лет. Поэтому и ушел с головой в воспоминания. Тут тоже нужна стопроцентная погруженность. Тогда только будет толк, а не просто какая-то дежурная работа. А тем более мне совсем уж не хочется, чтобы кто-то занимался этим вместо меня. Я от интервью-то вздрагиваю, поскольку порой получается совершенно не то, что на самом деле хотела сказать! Как тебя интерпритировали, так и есть.
ГЛАВНАЯ ОШИБКА
-- И простите, пожалуйста, за несколько бестактную постановку вопроса, но вы хотели бы, чтобы потомки, положим, столетие спустя, помнили бы, что была такая удивительная актриса Алиса Фрейндлих? Чтобы о вас ходили легенды?
-- Ну, мне это будет безразлично... (Смеется.) Может быть, это было бы небезынтересно моим потомкам: внукам, правнукам, праправнукам и т.д., как мне небезынтересно, кто были мои предки, как они прививались на этой почве и что интересного, значительного и полезного сделали в этой жизни. Только с этой точки зрения. Но наше дело такое... Я вот порой прихожу в изумление, когда вижу фильм, снятый еще на заре прошлого века -- думаю: боже, какие актеры! Однако бывает, что на иного посмотришь и удивишься: господи, и он владел умами?! За счет чего?! Все ведь меняется — эстетические нормы, восприятие и т.д. И, может быть, лет через пятьдесят, если только сохранится пленка, люди, посмотрев "Служебный роман", тоже скажут: господи, а почему он был так популярен?! Нельзя рассчитывать, что спустя годы эстетика будет точно такой же. Единственное, что останется — это воспоминания о том, что в таком-то году был такой-то человек, владевший, так сказать, умами или сердцами. Больше ничего. Хотя для следующих или последующих поколений и это может быть неубедительно. Это будет просто данность. И — все.
-- И не могу не спросить вот еще о чем. Меня поразил Олег Валерьянович Басилашвили, когда во время нашего разговора сказал, что считает, что жизнь была прожита бездарно. Надеюсь, у вас-то такого ощущения нет?
-- Нет, но я могу сказать, какая же моя главная ошибка в этой жизни — я слишком долгое время думала, что вся жизнь еще впереди. Я думала, что все еще успею, что все впереди. И многое, может быть, упустила именно из-за этого странного ощущения. А когда оглянулась, поняла, что впереди уже совсем ничего нет. Тогда-то и осознала, что это было ошибкой. Что жить надо было жаднее. Может быть.
-- Когда вы это поняли?
-- Трудно сказать... Лет десять назад...
P.S. Автор благодарит "Виртуозов сцены" и лично А.Кулешова за помощь, оказанную при подготовке материала.
Хочешь найти идеальную компанию для вечера? Загляни на https://surgut.indigram.info - и найди спутницу своей мечты.
