«На Золотом озере» — бенефисная (сразу для двух возрастных артистов) пьеса Эрнеста Томпсона о любящей семейной паре. Ее-то и поставили в БДТ под названием «Лето одного года», позвав режиссера Андрея Прикотенко «умереть» в Алисе Фрейндлих и Олеге Басилашвили. Что режиссер и проделал, оставив о себе память изящными проекциями картин Эндрю Ньюэлла Уайта, которыми светится каждый раз дом, становящийся как будто прозрачным в моменты воспоминаний и раздумий старого Нормана: деревья, девушка с косами, объемные бутылочки в старом шкафу, озеро…
В оскароносном фильме «У Золотого озера» с Кэтрин Хепберн и Генри Фонда нам явлена прекрасная старость на фоне прекрасной природы, золотая гладь воды и две гагары, столь же красивые и элегантные, как и герои-люди. В американском фильме прекрасная Этель ходит в лес по грибы в элегантнейшей белоснежной рубашке, а укротить оставленного на месяц мальчика Билли (пасынка дочери Челси) помогает не только благородство, но и роскошный катер, на котором Норман и Билли рыбачат. В этой картине опорная фраза Этель дочери — о том, что надо двигаться по жизни дальше, не засиживаясь в детских комплексах (чисто американская, бодрая такая фраза). И Челси делает сальто назад с мостков! И доказывает отцу, что комплекс изжит! И они обнимаются. И никакого тихого «я тебя люблю» по телефону, как в нашем спектакле, там, в американском кино, не нужно.
А у нас нужно. И важно, чтобы дочка узнала на маме не кофту, которую помнит с детства, а халатик (мамины халатики — это особое дело, и Фрейндлих прекрасно «вписывается» в этот халатик). И нужны сапоги для рыбалки и плащи, потому что отечественная рыбалка не ассоциируется с комфортабельными катерами. И чтобы Этель сделала на наших глазах уборку дома и обжила его («накануне Нового года Фрейндлих произвела полную генеральную уборку сцены БДТ» — не шутка), а мальчик был не юным ковбоем, а еще ребенком (тогда не нужны катера, можно обойтись удочками), и чтобы почтальон Чарли (Федор Лавров) с детства был влюблен в Челси и выглядел прихрамывающим романтиком. И нет нужды в катастрофе, свойственной американскому кино, когда катер Нормана ночью разбивается о камни, Чарли и Этель ищут пропавших, и 70-летняя женщина прямо в одежде ласточкой прыгает с катера в воду…
Все это я к тому, что пьеса «На Золотом озере» адаптирована к отечественным условиям, хотя вряд ли это называется «фантазиями на темы», как заявлено в программке.
У спектакля БДТ все данные для антрепризного успеха, какой сопровождал «Калифорнийскую сюиту», а до того — «Пылкого влюбленного». Новое время — новые песни, «Калифорнийская» свое отыграла. А вот Фрейндлих и Басилашвили — явно нет. И если в фильме Челси олицетворяла Джейн Фонда (папина дочка), то у нас ее представляет Варвара Владимирова (мамина дочка), что для успеха тоже не лишнее, а чудный мальчик Андрей Хржановский (Билли) — сын актрисы БДТ Александры Куликовой, продолжатель кинодинастии Хржановских, и это тоже не лишнее в антрепризном аспекте.
Один из критиков остроумно заметил: «Театр прописывает адрес спектакля вплоть до индекса. Это почтенная буколическая публика с небольшими вкраплениями чудаков, готовых высидеть три часа ради пятнадцати минут настоящего театрального удовольствия». Я, видимо, из тех «буколиков», кто готов отсидеть спектакль, иногда реально погружаясь в дрему (действие ритмически не выверено, ритмы житейские пока не претворены режиссером в сценические), ради того, чтобы с близкого (!) расстояния наслаждаться тем, как работают (пока отдельными сценами) Фрейндлих и Басилашвили. Так практически уже не играют. Хотелось бы видеть рядом с собой всех студентов театральных вузов страны, пусть бы ректораты купили им билеты в ближние ряды, и они смотрели. Смотрели не только на то, как 80-летний герой снимает сапоги (и КАК это делает Басилашвили, как вообще он играет старость), но и на то, как эти артисты играют любовь (Фрейндлих это умела всегда и как никто, Басилашвили стал играть с годами). На то, как эти последние из могикан не оставляют пустым ни одного сантиметра «жилой площади» спектакля: и пространственной, и психологической, и партнерской.
В начале спектакля Фрейндлих прибирает дом после зимы — и это настоящие психофизические усилия по обживанию пространства. Ее героиня таскает тяжелые кресла-качалки, моет пол, а Тейер — Басилашвили, напротив, неподвижно сидит всю первую сцену, «обживая» внутреннее состояние: ловит ускользающую нить сознания. Ее, Фрейндлих, очаровательная центробежность и его «центростатичность» дают понятную «экспозиционную завязку». С развитием действия есть проблемы, ощущение, что пока спектакль сыгран кусками.
Фрейндлих пока осваивается в роли, а Басилашвили и сейчас лирически серьезен в освоении физиологических и психологических предлагаемых 80-летнего возраста: провалы памяти вчерашнего остроумца, потеря логики, страх ухода. А ведь ничего не стоило взять два-три привычных приема и не тратить усилий. Но Басилашвили играет так, будто сдает экзамен по актерскому мастерству в родной Школе-студии МХАТа, а смотрят на него не зрители, привыкшие к профессиональной неряшливости звезд, а его учителя Б. Вершилов, П. Масальский, В. Монюков. Может, они и есть его истинные зрители? Похоже.
«Мое тело и мой ум вступили в соревнование — что первым выйдет из строя», — говорит старый профессор Тейер. И если у него — ужас внезапной потери ориентации в мире, то у нее, Этель, — постоянная, пристальная «жизнь за двоих». В том, что делает Фрейндлих, узнаются прежние ее обворожительные героини, но я узнаю в этой Этель и старых подружек мамы, оберегавших и подбадривавших своих слабеющих мужей, обеспечивающих их собой, своей жизнью…
А в финале, когда Норман почти умирает (Басилашвили виртуозно играет «настоящий» приступ), Фрейндлих выходит на свою тему последних лет («Оскар и Розовая дама»): «Знаешь, я сегодня в первый раз почувствовала, что мы умрем… Я видела смерть, я прикасалась к ней. Я боялась ее. Но сегодня впервые я ее почувствовала… А впрочем, знаешь, все это не так уж и страшно».
Хотя, конечно, это спектакль не про ЧТО, это спектакль про КАК. Как играть вообще и как играть любовь.
