https://ekranika.ru аренда Светодиодного экрана.
«Ангелами были мы с Фрейндлих»
Алиса Бруновна Фрейндлих практически не дает интервью. Отказывает журналистам очень вежливо, но жестко. В течение нескольких лет я пыталась побеседовать с актрисой в Москве во время гастролей БДТ и в ее родном Питере — результат был один и тот же. И вот наконец — удача.
Мы сидим в уютной комнатке на четырнадцатом этаже высотного здания на Новом Арбате. Передо мной актриса, приехавшая в столицу на два дня с премьерой "Осенних скрипок", и Роман Виктюк — режиссер-постановщик нового спектакля.
- Алиса Бруновна, а почему вы так не любите беседы с корреспондентами?
- Это неловко говорить в лицо журналисту, но я действительно по возможности стараюсь избегать интервью. Сейчас странное время — исчезла такая форма журналистики, как портрет артиста, портрет режиссера. Умная рецензия на спектакли — редчайшая вещь. Корреспонденты все больше почему-то стремятся задавать вопросы. Мне кажется, что это несправедливо к такому сиюминутному и уникальному искусству, как театр, которое умрет — и ведь ничего не останется. Вот сегодня это есть, а завтра уже все совершенно другое, другое действо, другой театр, другой организм. И ничего не будет запечатлено, если об этом не писать. А что толку говорить, говорить, говорить? Разве это явит потомству что-то внятное о том, как это было?
- Мне кажется, что причина того, что вам теперь все больше задают вопросы, а не выписывают ваш портрет, гораздо болев глубокая, чем просто интерес к талантливой актрисе. Ведь далеко не у каждой знаменитости хочется спросить нечто, выходящее за рамки ее непосредственной профессии. Видимо, личность актера начинает интересовать даже нетеатрального человека только тогда, когда чувствуется, что "уроки" наработанного артистом в его профессии опыта можно распространить на жизнь любого человека. Опыт становится, как бы это сказать — "над", становится ключом решения жизненных ситуаций людей, некоторой внутренней опорой, ориентиром. Он становится универсальным... Ведь не зря мы с таким интересом читаем мемуары артистов. Кстати, как вы к ним относитесь?
- О, я выросла на мемуарах! Я жадно читала об актерах, актрисах. Это была одна из моих школ. И мой педагог Борис Федорович Зон просто требовал от нас, приучал к этому. Это очень серьезная литература для освоения профессии. И это дает определенное представление о том, как творили мастера, скажем, в 1995, 1992 или 1990 году, что это был за театр. И каковы были от него впечатления, какой был посыл, какая польза для поколения.
- Роман Григорьевич, вопрос к вам. Раз мы заговорили о театральной атмосфере, расскажите, пожалуйста, о ваших впечатлениях от работы с Алисой Фрейндлих. Ведь вы впервые репетировали с ней?
- Я так мечтал, чтобы хоть кто-нибудь из критиков пришел на наши репетиции с Алисой Бруновной! Потому что это был процесс уникальный. Вот если бы кому-то в голову пришло написать такой своеобразный портрет актрисы, которая встретилась первый раз с режиссером, и о том, как эта встреча происходила, развивалась на протяжении длительного времени... Это не был бы "плевок в вечность", как говаривала Фаина Раневская, это было бы интересно следующим поколениям — я в этом глубоко убежден. На пленке запечатлен один кадр, когда Алиса Бруновна смотрит на меня какими-то удивительными глазами... Глубокими... В этом взгляде — такая энергетическая концентрация, какая-то такая нежность — и с моей стороны, и с ее! Но процесс нашей встречи и работы окончен, он стал спектаклем, продуктом.
- Кто кого из вас соблазнил на совместную работу? И как все началось?
- Роман Григорьевич соблазнил меня, — смеется Фрейндлих.
- Но не скрою — я соблазнилась охотно. Мне уже последние годы таких интересных ролей никто не предлагал. Я соскучилась по полноценной жизни на сцене. Это во-первых. А во-вторых, Роман Григорьевич давно намекал на возможность совместной работы. Я думала, что это только намеками и останется. И вдруг судьба нас столкнула в самолете по дороге в Италию. Тут произошла конкретика. В воздухе.
- Причем, — дополняет Виктюк, — всех пассажиров отправили вперед. Самолет был пустой. И у нас было два отсека. Мы гуляли по пустому самолету. Это было потрясающе.
- Только вы и ангелы за бортом?
- Нет, — смеется Виктюк, — ангелами были мы с Фрейндлих. А что касается выбранной нами пьесы... Я думаю, что конец века и начало века — они удивительно совпадают по невероятному дефициту на чувства. Тем более конец этого века, когда цивилизация видит человека не как цель, а как средство для своей машинизации. Когда Бог умер, а свято место пусто не бывает, и на это место пришли деньги и расчет этот фантом отодвигает чувства вместе с цивилизацией на второй план. И вот в этой тоске по любви в начале того века и в конце нынешнего — мы сходимся удивительно. А Серебряный век — это вспышка любви, уникальная в мировой культуре, потом сознательно уничтоженная после 1917 года. Илья Сургучев — автор пьесы — сам из того времени. Поэтому пьеса — не просто наша тоска по любви. Но и наша благодарность Серебряному веку.
В спектакле есть и стихи того периода, и музыка, и дух. И все те вечера, которые были на Башне. (Имеется в виду "Башня" Вячеслава Иванова — полукруглый выступ дома на Таврической улице в Петербурге — своеобразный символ Серебряного века. — Е.К.) Исторические вечера. Все великое, что происходило в то время. Эта театрализация жизни, которая, как мне кажется, и спасла то поколение. Все есть в спектакле.
И когда в 1915 году спектакль был поставлен в Художественном театре (ставил Немирович-Данченко, играла Книппер-Чехова), по всей России он имел потрясающий успех. Потом в 1919 году Сургучев уехал в Париж, и его имя, естественно, было забыто навсегда. Задача была возвратить этого человека той стране, которая его отправила в Вечность. Он принадлежит нашей земле.
Когда я прочитал пьесу, мне стало понятно, что — только Алиса Бруновна! Пьеса такая... питерская. Другой актрисы тут быть не могло...
- Алиса Бруновна, есть ощущение, что там очень близко то время, поэзия того века...
- Вы знаете, мне действительно очень близка и притягательна, например, личность Марины Цветаевой. Как только пошли косяком когда-то скрытые от нас сведения о ней — книжки, письма, все, что выходило, я всем этим живо интересовалась. У меня просто возникла потребность с этим соприкоснуться. Цветаева — моя страсть и "болезнь". Личностно она мне очень близка. А кроме того, мне кажется, что ей так недодано было при жизни, что я испытала физическую потребность довести ее до зрительского сердца, души. Просто физическую потребность.
- Мне тоже очень близка эта тема, — продолжает Роман Виктюк, — "Федра" на Таганке, а потом работа с Аллой Демидовой большая, прекрасная передача о Цветаевой...
- Алиса Бруновна, как вы готовитесь к спектаклю? Существует ли фрейндлиховская система настройки на работу?
- Конечно, существует. По прошествии стольких лет это теперь — на уровне подсознания, автопилотом. Организм сам бережет свои силы к вечеру. Он привык беречь себя на вечер. Я для того ничего не делаю. Никаких усилий не нужно. Поэтому я с утра такая унылая сегодня.
- Была ли для вас работа с Романом Виктюком чем-то неожиданным? Говорят, что он часто кричит "гениально", но иногда может пропустить и крепкое словцо... Что осталось в памяти?
- Я, конечно, трусила поначалу. При Романе Григорьевиче это говорить не хотелось, чтобы он потом когда-нибудь не воспользовался моей слабостью. Но я дико трусила. И смотрела на него поначалу, как кролик на удава. Боялась, что он сорвется на крик. И очень благодарна ему, что этого не произошло. Потому, что я из породы улиток. И моментально от хлыста закрываюсь. Он это почувствовал. И никогда на меня не повышал голоса. А наоборот, произносил одобрительные слова, хотя я понимала, что это аванс, манок на раскрытие. Не обольщалась на его "браво" и "гениально", чувствуя, что эта та самая удочка, которая из меня тащит нужную рыбку. И тем не менее — это потрясающе!
- Роман Григорьевич, как вы нашли ключик к сердцу Алисы Фрейндлих?
- Вы знаете, нужно просто очень любить артистов. Тогда эти дети — не "Сукины дети", А заботливые, трогательные, удивительные. Представители этого племени во всем мире совершенно похожи друг на друга. Нет никакой разницы, несмотря на различия в языках.
- Почувствовали ли вы разницу в приеме спектакля зрителями в Питере и в Москве?
- Так, как в Москве (Алиса Фрейндлих), — нас не принимали нигде. Вся сцена — в цветах. Здесь удивительно горячий народ. Здесь чрезвычайно тяжело пройти, но если сердце зрителя затронуто, то тогда он безумствует совершенно. Удивительный город.
