Алиса Фрейндлих. Триумф и торжество
Есть странность, волнующий потаённый смысл в том, что свой моноспектакль по пьесе Э.-Э.Шмитта Алиса Фрейндлих срепетировала и сыграла не в БДТ, в труппе которого состоит последние четверть века, где продолжает успешно работать в штате и где недавно отпраздновала юбилей, а в Театре Ленсовета, где феерически начиналась её молодость. Где десятилетиями в спектаклях выдающегося режиссёра Игоря Владимирова, мужа и друга, а окружении талантливых друзей-актёров длилось, сияло, цвело её актёрское счастье.
Обычно по-петербургски сдержанная, сама охлаждающая излишне любопытных, она лишь однажды, через много лет после смерти Игоря Петровича, которому при всех его званиях и наградах судьба, конечно же, не додала в признании, спросила, зачем мы, критики, постоянно сравнивали Владимирова и его театр с гремевшим тогда БДТ и с единовластным и могущественным хозяином театрального Ленинграда Товстоноговым. Скрытый упрёк послышался в спокойном, милом, чуть хрипловатом голосе.
А мы, приезжая на короткий срок из Москвы в Ленинград (прежде всего — к Товстоногову), урывали свободный вечер и, перебежав Фонтанку, устремлялись на Владимирский проспект в Театр Ленсовета. Получали наслаждение от спектаклей Владимирова, от его мелодрам и лирических драм, изящных комедий, первых в России мюзиклов, таких вихревых, певучих, лёгких и человечески глубоких, таких незаёмных, «наших». Его главная, несравненная и неприкосновенная актриса Фрейндлих — Таня, Джульетта, Катарина, Элиза Дулиттл, Дульсинея, Гелена, Елизавета Английская, Мария-Антуанетта — была выше любых, самых восторженных оценок, она царила в театральном поднебесье. А о Владимирове постоянно можно было услышать: «Разумеется, талантлив, хорош, но... не Товстоногов!..» В ту «строгую пору» гражданских проповедей и либеральных подтекстов на сцене, возведённых в культ «требований времени», мы таились от самих себя, стыдясь того удовольствия и упоения, чистой радости и высокой чувствительности, трогательной любви к человеку, которые рождали спектакли Владимирова.
А он — большой, светловолосый, долгие годы прекрасный, как викинг или герой Джека Лондона, — он, наверное, страдал от недопонимания, потому что был другим, был сам по себе и не нуждался в авторитетных аналогах и образцах. Именно о нём, Игоре Владимирове, с печалью, поздним раскаяньем и умилением так пронзительно вспоминалось в переполненном (полузабытом для меня) зале Театра Ленсовета на триумфе его актрисы, женщины его судьбы, его любви.
В спектакле, поставленном Владиславом Пази для Алисы Фрейндлих, речь о тринадцатилетнем мальчике, заболевшем лейкемией, облысевшем от химиотерапии, умирающем. Его утешает, отвлекает, развлекает, сочиняет для него экстравагантности, позаимствованные отчасти из собственной биографии, дружит с ним и проживает эту трагедию исхода вместе с ним, пожилая женщина — Розовая Дама, фея и озорница, лгунья и выдумщица, заклинательница тоски и печали. Эта пьеса, в которой много умных, талантливых слов и нестандартных ситуаций, позволила достичь редкого, почти мистического пересечения её с выдающейся актёрской биографией самой Алисы Фрейндлих, возвратив воспоминания о её сценическом прошлом.
Фрейндлих, играющая два полюса человеческого бытия, детство и глубокую старость, заставляет вспомнить об исчезнувшем из нынешнего театра амплуа «травести». А какой гениальной травести была она сама! Как соединялись в её девочках и мальчиках правда души, детского мирочувствования с безукоризненным мастерством, одухотворённостью и совершенством формы.
Её Оскар чуть старше летами и, тем не менее, отсылает к её Малышу из сказки Астрид Линдгрен, приятелю Карлсона, который живёт на крыше. Ситуация дружбы старшего с младшим повторяется, но Фрейндлих не повторяет в новой роли свою прежнюю легендарную роль. Актриса играет мальчика наших дней. Обречённого. Актриса другого — не нынешнего — поколения актёров, актриса иной судьбы, жизненного опыта и душевного склада, прожившая большую часть жизни в прежней, а не новой России, она обнаруживает поразительное знание сегодняшних детей. И вносит в роль тревогу и чувство нашей общей, взрослой вины перед ними, и опасается, что в трудной ситуации — крайней, как у Оскара, или не такой очевидно безнадёжной — эти дети обречены на боль, страдание и гибель.
Бесшумно, неэффектно, деликатно, возникнув в освещённой арке на дальнем плане, она проскальзывает в спектакль. Такая, как прежде, хрупкая и грациозная, гармоничная, с мягкими движениями, в сером шерстяном брючном костюмчике с розовой оторочкой и маленьким розовым шарфом на шее. Всё изобилие слов — от Оскара, от Дамы, от автора — её. Переходы от роли к роли, к авторским ремаркам подвижны, легки, изящны. Фрейндлих «работает» оттенками интонаций и сменами ритма, едва уловимыми, но характерными жестами, в которых проступает то угловатость подростка Оскара, то порода и элегантность Розовой Дамы, а то уникально трогательная интонация самой актрисы. Фрейндлих — одна на весь спектакль. А спектакль, тем не менее, кажется многонаселённым. Не присутствующие в нём — присутствуют. Это и врачи с их роковой для мальчика неудачей во время операции на спинном мозге. Это и родители, которые не находят в себе сил лгать умирающему сыну. Оскар презрительно называет их придурками, но потом, благодаря Розовой Даме, научается любить и прощать их слабости. Это и тяжело, безнадёжно больные дети в клинике. Актриса играет всех: не одного, а нескольких мальчиков, ведущих по ночам, втайне от персонала, беседы о дружбе и ненависти, о любви и соперничестве; не только мальчиков, но и девочек, одну — нежеланную, а другую — любимую, ту единственную счастливицу, которая уйдёт из клиники здоровой и забудет своего невинного «мужа на миг» Оскара.
Пьеса Шмитта — о страшном. О несчастных детях. О страдающих за них взрослых. О лейкемии, типичной и гибельной болезни века. О близкой смерти. В спектакле страшное присутствует, но устрашающе ужасного нет. Напротив, много юмора, ума, мужества, не покидающего героев до конца.
Так ставит «Оскара и Розовую Даму» Владислав Пази. Мало бывая в Петербурге последние годы, увидев лишь одну работу талантливого и зрелого мастера, я не возьму на себя смелость судить, продлится или нет этот в высшей степени удачный для обоих — и для режиссёра, и для выдающейся актрисы нашего времени — союз. А хотелось бы, так хотелось бы этого в нынешнее время разрывов и несогласий! Но и тот союз, который уже состоялся, тонкостью нюансов, звучаний, свечений (художник по свету Глеб Фильштинский), изысканностью музыкального оформления (Владимир Бычковский) увлекает и окрыляет. Недаром же встреча Фрейндлих с Пази и степень их взаимопонимания так пронзительно и радостно напомнили мне другой, давний союз Фрейндлих с Владимировым, который долго и счастливо длился под сводами Театра Ленсовета. В одиночку, самостийно работы такой сложности и масштаба, как «Оскар», не рождаются.
...Печаль возрастает к финалу. Но оба они — и Оскар, и его Дама — упрямо не пускают в свою жизнь и на подмостки отчаянье, не позволяют ужасу завоевать себя. К финалу невероятно возрастает и интенсивность жизни этих двоих. Дама предлагает мальчику в каждый из двенадцати дней, оставшихся ему до смерти, проживать десять лет — детства, отрочества, юности, зрелости, старости... Он, то есть замечательная наша Алиса Фрейндлих, так и живёт. Читая, листая, озвучивая странички своего дневника, Оскар всё чаще говорит о смерти. Но о смерти как о снах, которые сначала на время вторгаются в твою жизнь, а потом забирают тебя совсем. Диалог Дамы и Оскара длится весь спектакль и не кончается со смертью маленького героя. Это диалог откровений и тайн, исповедей и фантазий, это диалог мужества, диалог двух воль. К финалу старость и юность оказываются равны в своей мудрости. Даме её дала долгая жизнь, а мальчику Оскару — его болезнь.
А после этого спектакля думаешь о человеческой красоте, о человеческой нежности и веруешь в них.
Вера Максимова
«Дом Актёра — ДА», 2005, № 6, лето
