https://evtan.ru стоимость работ по проектированию отопления. Проект отопления.
Алиса Фрейндлих и Роман Виктюк: «Мы с одной планеты»
Алиса Фрейндлих редко дает интервью: отказывает журналистам вежливо, но жестко. Я долго пыталась побеседовать с актрисой в Москве во время гастролей БДТ и в ее родном Питере — результат был один и тот же. И вот наконец удача. Мы сидим в уютной комнатке на 14-м этаже высотки на Новом Арбате. Передо мной — актриса, приехавшая в столицу на два дня, и режиссер Роман Виктюк, у которого она сыграла в спектакле "Осенние скрипки".
Алиса Бруновна, почему так не любите встречи с корреспондентами?
- Это неловко говорить в лицо журналисту, но я действительно стараюсь избегать интервью. Сейчас странное время — исчезла такая форма журналистики как портрет артиста, портрет режиссера. Умная рецензия на спектакль вообще невероятная редкость. Корреспонденты все больше почему-то стремятся задавать вопросы. А что толку в ответах на эти вопросы? Разве они донесут до потомства что-то внятное о том, каким был театр сегодня?
Возможно и так. Но может существовать и "просто интерес" к талантливой актрисе. Не зря мы с таким интересом читаем мемуары артистов. Кстати, как вы к ним относитесь?
- О, я выросла на мемуарах! Жадно читала об актерах, актрисах. Это была одна из моих школ. И мой педагог Борис Федорович Зон просто требовал этого от нас. Это очень серьезная литература для освоения профессии. И я знаю, что она дает определенное представление о том, как творили мастера, скажем, в 1995-м, 1993-м или 1990-м году, что это был за театр. И каковы были от него впечатления, каков был посыл.
Роман Григорьевич, вопрос к вам. Раз мы заговорили о театральной атмосфере, расскажите о ваших впечатлениях от работы с Алисой Фрейндлих.
- Я так мечтал, чтобы хоть кто-то из критиков пришел на наши репетиции с Алисой Бруновной! Вот если бы кому-то в голову пришло написать такой своеобразный портрет актрисы, которая встретилась первый раз с режиссером, и о том, как эта встреча происходила, развивалась: Наша встреча стала в итоге спектаклем, продуктом.
Кто кого из вас впервые соблазнил на совместную работу? И как все началось?
- Это Роман Григорьевич соблазнил меня, — смеется Фрейндлих. — Но не скрою — я соблазнилась охотно. Мне уже в последние годы таких интересных ролей никто не предлагал. Я соскучилась по полноценной жизни на сцене. Это, во-первых. А во-вторых, Роман Григорьевич давно намекал на возможность совместной работы. Я думала, что это только намеками и останется. И вдруг судьба нас столкнула в самолете по дороге в Италию. Тут и произошла конкретика. В воздухе.
- Причем, — добавляет Виктюк, — всех пассажиров отправили вперед, в первый салон. Самолет был пустой. И у нас было два отсека. Мы гуляли с Алисой Фрейндлих по пустому самолету, как по Бродвею. Это было потрясающе!
Только вы и ангелы за бортом?
- Нет, — смеется Виктюк, — ангелами были мы с Фрейндлих. А что касается пьесы, которая нас свела вместе: Я думаю, что конец века и начало века — они удивительно совпадают по невероятному дефициту на чувства. Тем более конец этого века, когда цивилизация видит человека не как цель, а как средство для своей машинизации. Это время, когда Бог умер, а свято место пусто не бывает. На это место пришли деньги и расчет — этот фантом отодвигает чувства вместе с цивилизацией на второй план. И вот в этой тоске по любви в начале того века и в начале нынешнего мы сходимся удивительно. А Серебряный век — это вспышка любви, уникальная в мировой культуре, потом сознательно уничтоженная после 1917 года. Илья Сургучев — автор этой пьесы — сам из того времени. Поэтому эта пьеса не просто наша тоска по любви. Но и наша благодарность Серебряному веку. В нашем спектакле есть стихи того периода, есть и музыка, и дух. И все те вечера, которые были на Башне. (Имеется в виду "Башня" Вячеслава Иванова — полукруглый выступ дома на Таврической улице в Петербурге — своеобразный символ Серебряного века. — Е.К.) Есть и исторические вечера. Все великое, что происходило в то время. Эта театрализация жизни, которая, как мне кажется, и спасла то поколение, а значит и наше. Все есть в этом спектакле. И когда в 1915 году спектакль был поставлен в Художественном театре (ставил Немирович-Данченко, играла Книппер-Чехова), по всей России он имел потрясающий успех. Потом в 1919 году Сургучев уехал в Париж, и его имя забылось навсегда. Задача была возвратить этого человека той стране, которая его отправила в вечность. Он принадлежит нашей земле. Когда я прочитал пьесу, мне стало понятно: сыграть героиню сможет только Алиса Бруновна! Пьеса такая: питерская. Другой актрисы тут быть не могло.
Алиса Бруновна, есть ощущение, что вам очень близко то время, поэзия того века:
- Вы знаете, мне действительно очень близка и притягательна, например, личность Марины Цветаевой. Как только пошли косяком когда-то скрытые от нас сведения о ней — книжки, письма, все, что выходило, я всем этим живо интересовалась. У меня просто возникла потребность с этим соприкоснуться. Цветаева — моя страсть и болезнь. Я люблю читать ее стихи вечерами, по ночам. Личностно она мне очень близка. А, кроме того, мне кажется, что ей так недодано было жестоко при жизни, что я испытала физическую потребность довести ее образ мыслей до зрительского сердца, души. Просто физическую потребность.
- Мне тоже очень близка эта тема, — продолжает Роман Виктюк. — Она звучала и в "Федре" на Таганке, а потом в работе с Аллой Демидовой — большой прекрасной передаче о Цветаевой.
Алиса Бруновна, как вы готовитесь к спектаклю? Существует ли фрейндлиховская система настройки на работу?
- Конечно, существует. Но по прошествии стольких лет она срабатывает на уровне подсознания, на автопилоте. Я заметила, что мой организм сам бережет свои силы к вечеру. Он привык за годы беречь себя на вечер. Я для этого ничего не делаю. Никаких усилий не нужно. И сутра я в такие дни выгляжу, наверное, очень унылой.
Была ли для вас работа с Виктюком чем-то неожиданным? Говорят, он часто кричит: "Гениально!" Но иногда может пропустить и крепкое словцо: Что осталось в памяти?
- Я, конечно, трусила поначалу. При Романе Григорьевиче это говорить не хотелось, чтобы он потом когда-нибудь не воспользовался моей слабостью. Но я дико трусила. И смотрела на него поначалу, как кролик на удава. Боялась, что он сорвется на крик. И очень благодарна ему, что этого не произошло. Потому что я из породы улиток. И моментально от хлыста закрываюсь. Он это понял в какой-то момент. И никогда на меня не повышал голоса, а наоборот, все время произносил одобрительные слова, хотя я понимала, что это мне аванс, манок на раскрытие. Не обольщалась на его "браво" и "гениально", чувствуя, что это та самая удочка, которая из меня тащит нужную рыбку. И тем не менее это было потрясающе!
Роман Григорьевич, как вы нашли ключик к сердцу Алисы Фрейндлих?
- Вы знаете, нужно просто очень любить артистов. Тогда эти дети не "сукины дети". А заботливые, трогательные, удивительные. Представители этого времени во всем мире совершенно похожи друг на друга. Нет никакой разницы, несмотря на различия в языках.
Почувствовали ли вы разницу в приеме спектаклей зрителями в Питере и в Москве?
- Так, как в Москве, — говорит Алиса Фрейндлих, — нас не принимают нигде. Вся сцена в цветах. Здесь удивительно горячий народ. Здесь чрезвычайно тяжело пробиться к сердцам, но если сердце зрителя затронуто, то он безумствует.
Алиса Бруновна, вы все время окружены многочисленными поклонниками и некоторым числом полусумасшедших обожателей, играете в кино и в театре роли королев и цариц. А в жизни вы ощущаете себя королевой?
- Да, я царствую. У себя дома. Куда захочу — туда поставлю вещи. Что захочу — то выброшу. Хочу — кормлю кота. Хочу — не кормлю. (Смеется) Веду себя абсолютно по-королевски!
Когда вы играете на сцене, то так тратите себя, что становится страшно за вас. Вот Роман Виктюк, например, говорит, что "так, как играет Фрейндлих, играть нельзя". Причем это независимо от того, в каком жанре написана пьеса.
- Жанр для меня действительно не имеет значения. Для актера не должно существовать понятия "удобно" — "неудобно" на сцене. Если хороший материал, он дает актеру основание, чтобы его душа зажила. Одна из моих последних работ в театре — мелодрама. Но мы ставили себе задачу преодолеть этот мелодраматизм. Мне кажется, что гораздо сильнее на зрителя воздействует сегодня именно сдержанное чувство, а не выплеснутое. И если это удается, появляется искомое, нужное. В мелодраме можно рассопливиться и растечься до такой лужи, что и самому противно будет. А вот если зритель чувствует, что у актера внутри остается больше, чем снаружи — это уже искомое. Понятно говорю? Сегодня мне кажется, с мелодрамой так и надо обходиться, чтобы она не оказалась апрельской лужей.
Вам хотелось бы попробовать себя, скажем, в пантомиме?
- Для меня всегда был очень важен пластический рисунок спектакля. В любых режиссерских руках. Вот, например, Роман Виктюк испытывает своего рода манию к пластическому решению. И в этом плане мы с одной планеты.
