Империя групп итальянская обувь оптом.
Актриса Алиса и кот Макс
Так бывает. Вроде бы знаешь о человеке все: родился-учился-женился. И в то же время не знаешь о нем главного: как он думает, чем живет, о чем волнуется. Чем ярче личность, тем глубже упрятан и прочнее опутан условностями внешнего мира мир внутренний. Ну, сколько всего написано про Алису Фрейндлих? Актрисе самой так осточертели вопросы про творческие планы, что она практически перестала давать интервью. И в то же время среди орденоносных дат, званий, событий сама она будто ускользает, оставаясь все такой же незнакомой и непонятной, как въевшееся посередине ее разломленной надвое фамилии «и краткое». А что если попробовать иначе? Мы сидим с Алисой Бруновной в ее гримерке в БДТ перед спектаклем «Аркадия» и… играем в игру, придуманную специально для нее, — «Ассоциации, или Представьте себе, что…».
— В цветаевской программе вы читаете стихотворение, посвященное Блоку. «Имя твое — пять букв…» — и целая цепочка образов. А пять букв вашего имени какие ассоциации вызывают?
— Когда я была маленькая, у нас еще не перевели «Алису в стране чудес», и единственная знакомая мне Алиса была та, которая с котом Базилио. Естественно, мне это совершенно не нравилось, поэтому меня дома и в школе звали Алей. Имя Алиса ко мне пришло только тогда, когда получала паспорт. А назвал так папа, о чем написал в своей книжке. Мама очень хотела дать русское имя Наташа. Но бабушка-немка сказала: «Что же ты устраиваешь девушке такую проблему: Наталья Бруновна Фрейндлих! Нужно что-то из католических или лютеранских».
— Представьте: вы идете по парку, пусть это будет Пушкин или Павловск, осень. И вам навстречу по длинной аллее бежит девочка. Какая?
— Наверное, беленькая, с косичками. Веселенькая. Лет семь-восемь. Белое платьице, белые бантики. Она… похожа на меня маленькую. Такие моменты были, поэтому эта картинка и возникла. Каждое лето бабушка собирала внуков и «пасла» нас на даче в Кавголове. Это было еще до войны. Во что я одевалась, конечно, не помню, но мы жили очень скромно, и бабушка перешивала для меня любимые мамины платья. Хотя забавы были в основном мальчишеские и на немногих фотографиях, которые остались с того времени, я всюду в штанишках.
— Читаете книжку, и вам удивительно уютно на душе. Что за книжка?
— Всю жизнь любила детские книжки, и даже сейчас иногда почитываю. Последняя, которую перечитывала, — Чарской. Хотела собрать внукам всю Чарскую, потому что с ней прошло мое детство. Во время войны, уже после блокады, лежала с двусторонним воспалением легких, и среди несожженных книг мне попалось «Лизочкино счастье». Книжек почти не было, и эту мне читали по кругу несколько раз, поэтому я ее знала практически наизусть.
— Отправляетесь в магазин порадовать себя, примеряете какую-то вещь, которая так нравится, что хоть все деньги отдай. Что за наряд?
— Часто у меня бывает, что я что-то покупаю опрометчиво: очень нравится, покупаю, прихожу домой — ерунда. А бывает, что какая-то вещь до того по душе, что буду носить ее, пока она не распадется на нитки. Как-то купила черненький джемперочек из очень приятной мягкой вискозы, а потом мне взбрело в голову зайти в пуговичный магазин, я накупила перламутровых пуговок и расшила его весь. И мне так он нравится!
— Тьфу-тьфу-тьфу (и стучу по дереву): пожар или соседи затопили. Вбегаете в дом и хватаете то, что нужно прежде всего унести. Что?
— Ну, прежде всего не что, а кого — кота Макса, он у меня серый сибиряк, очень пушистый, от чего очень страдаю: его надо все время причесывать, а он не дается — у меня, видите, все руки искусаны. Его пух летает по квартире, лезет в нос, в глаза — сколько ни убирай. Потом документы, деньги. А из вещей… Я бы, пожалуй, растерялась: уж очень много в доме любимого. К сожалению, я вообще сильно привязываюсь к вещам. Дочка ругается, что дом забит всяким разным, очень трудно делать уборку. Когда назначаю день выбрасывания, начинаю думать: это пока не буду и это тоже. А как я могу выбросить это, когда мне подарили там-то или тот-то? И говорю дочери: у тебя в доме такая гостиничная стерильность потому, что ты еще очень молода. Когда ты проживешь столько, сколько я, у тебя тоже весь дом будет забит какими-то знаковыми вещами.
— У вас в доме праздник, ждете гостей и готовите свое фирменное блюдо. Какое?
— В последнее время у меня стало мало сил, поэтому в основном, если собираемся, ходим в кафе. Но гораздо больше люблю принимать гостей дома, потому что атмосфера приятнее и все чувствуют себя свободнее, веселее. Я не бог весть какой кулинар. Мои соленые и маринованные грибы всем нравятся. Люблю делать торт, который у нас называется «Варварин» — не в честь дочери, а в честь ее прабабушки. Он делается из бисквитных палочек или печенья «Ленинградское» (которое вымачивается в кофе с коньяком) со сливочным кремом и орехами. Очень вкусный торт, но страшно трудоемкий, и печенье редко бывает. Зато печь ничего не надо. Правда, когда дочь его делает, у нее хватает терпения печь эти палочки.
— Вы — в компании друзей. Оглядитесь по сторонам: кто вас окружает?
— За мою долгую жизнь это бывали самые разные люди. Когда был жив Игорь Петрович (Владимиров. — Авт.) и мы вместе с ним колдовали в Театре Ленсовета, это был один круг, сейчас в БДТ — другой. Но есть и близкие подруги, с которыми мы иногда устраиваем девичники.
— И вы гадаете?
— Нет. Лишь однажды меня соблазнили принять участие в спиритическом сеансе у меня дома. Я соблазнилась и после этого тяжко заболела и убедилась в том, что это грех. Мы вызывали Георгия Александровича Товстоногова (это было года через два после его смерти). Спросили: «Где вы сейчас?» Он ответил: «По-прежнему в седьмом ряду зрительного зала». На следующий же день я пришла в театр, просчитала ряды и увидела, что его место — в девятом. Спросила наших радистов, где они ставили Георгию Александровичу стол. Показали: девятый! Потом посмотрела на стул — написано: седьмой. Оказалось, первые два ряда у нас литерные.
— Вы плачете. Что вызвало слезы?
— В жизни редко плачу. Но могу заплакать, посмотрев хороший фильм, или на спектакле, где меня что-то очень растрогало. Помню, на Бежаре, когда он первый раз приехал, — от восторга, так, что не могла успокоиться. До этого — когда смотрела «Легенду о любви» с Аллой Осипенко. Плачу почти всегда, когда смотрю передачу «Жди меня», хотя редко на нее попадаю. Раньше, когда была моложе, плакала от обиды. Сейчас не плачу, потому что не обижаюсь: сама не безгрешна, пытаюсь как-то оправдать поступок другого человека, часто оказывается, что сама и виновата.
— Вас задели, да так, что вы даете пощечину. Такое можно представить?
— Получать приходилось… А один раз было, что и сама дала. Но это не из рабочих, а из личных моментов.
— Стыдно. До того, что щеки горят. За что?
— Когда мне бывает стыдно, я предпочитаю извиниться. Из инстинкта самосохранения: так будет легче. Мне это ничего не стоит, а ситуация будет разряжена. Был один момент в детстве, когда мне было осознанно стыдно, и надо сказать, что теперь, когда мне бывает стыдно, он всегда всплывает в памяти. Наш садик вывозили на дачу, и когда родители нас навещали, привозили всякие сладости. Было правило: все гостинцы собирались в общую корзину и раздавались поровну. А я была влюблена в одного мальчика и сказала: «Дайте, пожалуйста, ему еще одну конфету. Я точно знаю, что это моя мама привезла конфеты». На что воспитательница попросила меня выйти из комнаты. Я сказала: не выйду. Она взяла меня за руку и потащила из комнаты вон. Я в войлочных тапочках разъехалась на шпагат с криком «не на-а-до!». И вот эта мизансцена с длинным «не надо» и выезд из комнаты на шпагате мне запомнились на всю жизнь.
— Oщущение первых заработанных денег в руках…
— В детстве часто бегала в кино, любимые фильмы смотрела много-много раз. После войны мама работала в двух местах и тащила меня с большим трудом (папа тогда уже не жил с нами, у него была другая семья). И мама давала мне заработать себе на кино: каждая из шести семей в нашей коммунальной квартире дежурила по неделе, за нашу семью дежурила я, за что получала от мамы деньги. Это были первые по-настоящему заработанные, свои. Я сейчас все время говорю Варе, чтобы она просто так не давала денег детям, и они зарабатывают, причем с удовольствием. Случается, Никита шалопайствует (учеба ему дается легко), его лишают развлечений — компьютера, театра, кино. И наоборот, если все хорошо, поощряем его подарками.
— Критики сходятся во мнении, что Алиса Фрейндлих удивительно свободна на сцене — вне зависимости от спектакля и своей роли. И все же вы ощущаете какую-то внутреннюю зависимость. От кого или чего эта несвобода?
— Театр. Принадлежность к нему требует дисциплины. Иногда бывает не то состояние души или самочувствие, чтобы играть спектакль, но это нужно делать, даже если ты болен. К несчастью, у меня очень низкая сопротивляемость организма, и никогда не бывает высокой температуры. Наоборот, она у меня понижается до 35,2. Но если температуры нет, как я могу не выйти на сцену?
— А любовь к близким, невольно перерастающая в мучительный страх за них?
— Знаю, что думать о худом грешно. Страхи сами притягивают негативные события. Но я не могу не думать об этом, и в этом тоже моя несвобода. Последний раз очень испугалась, когда позвонила Варе (а мы все время перезваниваемся, она много времени проводит за рулем, я за нее боюсь), и вдруг мне ответил мужской голос с кавказским акцентом: «Не звоните больше, она потеряла трубку, теперь у меня трубка». Вы не представляете себе, какой ужас я испытала. Я поняла, что с Варей что-то случилось, она попала в какую-то жуткую ситуацию. И этот безумный страх отпустил меня только тогда, когда Варя позвонила и я услышала, что она жива. Оказалось, что телефон не терялся, а его украли вместе с сумкой: на красном светофоре кто-то Варю отвлек вопросом, а с другой стороны открыли дверь и вытащили сумку. А там были все документы, какие-то деньги, ключи от ее квартиры, паспорт с пропиской у меня и ключи от моей квартиры. Пока аккумулятор телефона не сел, мы вступили в переговоры с мошенниками, и так как Варя случайно запомнила номер машины, удалось добиться, чтобы ключи и документы оставили для нас в условленном месте.
— Вас носят на руках, вы чувствуете себя абсолютно защищенной, можете себе позволить быть слабой женщиной.
— Такого никогда не было. Мне бы этого хотелось, но мне всю жизнь приходилось за что-то отвечать.
— Держите на руках ребенка. Теперь уже не пять букв, а четыре: мама…
— Это был тот редкий случай, мы оба с Игорем Петровичем хотели девочку. Рожала в Комарове: я там отдыхала. Прихватило, и в город уже привезти не успели, только в Зеленогорск. Это случилось 13 марта, нас было 13 рожениц. На свет появилось 12 девочек и один мальчик, причем все мамы девчонок хотели сыновей, а мама мальчика мечтала о дочке: дома уже ждали двое пацанов. Такая сложилась невеселая компания: бабы плакали, мужики грозились никого не забирать. И только я была довольна. На следующий день Игорь Петрович с другом пришли в больницу, их, конечно, не пустили, и они под окном показывали мне знаками, кто передает привет. И для того, чтобы я поняла, что мне передает привет мой любимый пудель, этот большой человек встал на четвереньки и «махал хвостом»!
— Вы попали в какое-то необитаемое место. Как оно выглядит?
— Мне бы хотелось, чтобы там была весна или лето. Вокруг зелень, какая-то лужайка, пригорок, течет ручей. Если надолго, то мне будет там плохо, а на какое-то мгновенье хотелось бы там оказаться. Подумать, повспоминать. Когда нечего вспомнить, жить очень скучно. Жизнь вся пронизана воспоминаниями о событиях, людях, мы постоянно оглядываемся назад — без этого не обсуждается почти ни одна тема.
— Представьте себе: темный город, пусть это будет улица Рубинштейна, на которой вы живете. Вокруг никого. Свет в одном-единственном окне, оно открыто, и из него звучит музыка. Какая?
— Очень много всякой музыки, которая соответствует городу. Но мне бы хотелось, чтобы это была какая-то медленно текущая, как вода, классика. Если бы это был рок или, не дай Бог, металл, я бы, наверное, быстренько прошла мимо, потому что вечерний город располагает к лирике.
— Вы как-то сказали: счастье — это гармония. Гармония с природой — у костра, на речке, на грядке?
— Очень люблю смотреть на горящий огонь — будь то камин, печка или свеча. В детстве у нас была печка, и я все смотрела, как горят дрова. На воду тоже люблю смотреть, на ее движение. Но сама плавать не люблю, у меня какая-то водобоязнь. Грядки исключены. Страшно люблю лес! Когда живу на даче, люблю найти какую-нибудь нехоженую лужайку и собирать букетики из полевых цветов, вместе с травой, осокой, метелками. Они у меня всюду в доме стоят.
— Просыпаетесь утром — отличное настроение! От чего оно такое?
— Я долго просыпаюсь по утрам. Приятный момент, который заставляет меня все-таки подняться, — что я налью себе кофе и возьму сигарету. Хорошее настроение сейчас у меня бывает, когда собираюсь с дочкой по магазинам. Она построила дачу, и мне нравится что-то вместе покупать. Когда мы переехали на Рубинштейна, мне страшно нравилось на миллиметровке рисовать план комнаты и «расставлять» там мебель, искать какие-то милые подробности в дом. (У нас тогда была в основном старинная мебель, поэтому она вся переехала на новую квартиру через реставрационную мастерскую.) Когда Варя была маленькая, она все время строила какие-то домики и на вопрос, во что она играет, отвечала: «В уютие!» Вот и я до сих пор люблю эту игру.
— Выходите на поклоны после спектакля, зрители не отпускают вас со сцены. Такого триумфа еще не было. Что за спектакль?
— Это бывает довольно часто. «Калифорнийская сюита» идет уже пять лет, но каждый раз принимается очень бурно. Поэтому, если вдруг будет худой прием, нужно будет себе сказать: хватит! В Театре Ленсовета было много спектаклей, которые принимали замечательно. «Дульсинея Тобосская» настолько здорово принималась залом, что, когда уже прошло несколько сезонов, было понятно, что зрители приходят и во второй, и в третий раз. Финальную песню мы уже пели вместе с залом. И после этого спектакля мы долго не могли расстаться, сидели в нашем радиоузле, и болтали, болтали, болтали…
— Третий звонок. Спектакль начался. Шаг на сцену — а зал пустой... Первая мысль?
— Это серия моих снов! Мне часто снится, что я играю, а зал постепенно пустеет, и в конце концов уже никого не остается. И другой сон: слышу по трансляции, что мне надо выходить, а я не одета и не могу найти ни чулок, ни обуви, в панике мечусь по гримерке. Слава богу, у меня таких случаев в жизни не было. И чтобы мой сон не стал явью, мы сейчас с вами попрощаемся — и я начну переодеваться!
